Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Гагик — крепкий парень — выжил и через месяц сам разыскал Кирюху. Сбиваясь и прикуривая одну сигарету от другой, он рассказал, что побывал в страшном месте. Чуть ли не на том свете. Едва не умер.

Кирюха выслушал приятеля и одолжил денег для поправки материального положения. А потом испытал восторг. Понял, как именно будет поедать свое главное блюдо — виноторговца.

Кирилл Кораблик решил убедить Матвея Матвеева в том, что он умер.

Сун-Цзы сказал: обороняйся, когда чего-то не хватает; нападай, если всего в избытке. Кирилл Кактус решил, что пора нападать.

А когда Матвей будет съеден, обглодан, прожеван и переварен — тогда все изменится, и никакой Фонд не будет нужен Кирюхе, и никакой шеф Никитин не понадобится. Кирюха Кораблик будет управлять человеками, как управляют велосипедом.

Кирилл Кораблик сказал: человек устроен не сложнее, чем велосипед. Управление велосипедом требует поддержания его равновесия. Управление человеком требует выведения его из равновесия. Это надо понять.

Он грамотно распорядился деньгами: выкупил у Фонда дом с подвалом. За семь лет, прошедших с момента приобретения, кирпичный особнячок в уединенном поселке, в пятидесяти километрах от города, подорожал почти втрое. Казначей Хренов был счастлив. Кирюха — тоже, В Фонде никто не знал, что домик теперь принадлежит ему. Фиктивным владельцем выступил массажист. За услугу Кирилл списал с бедняги половину долга и даже дал на руки немного денег; надо же человеку на что-то жить.

Еще тысячу он уплатил старинному знакомому — продвинутому квартирному вору. Тот без усилий обчистил квартиру виноторговца. Принес, как было заказано, старые фотографии, семейные и детские.

Зайдите в стейк-хаус. Вам подадут ломоть жареной говядины и приложат листовку — там будет подробно изложено, где и как пасутся коровы, нагуливая свои окорока. В этом большой смысл. Чтоб правильно насладиться поедаемым живым существом, желательно хотя бы в общих чертах знать его биографию.

4. Я не умер, я живой

Бывший спортсмен, Никитин протрезвел и овладел собой быстрее Кактуса. Пока тот метался по коридору, президент Фонда ветеранов спорта опрометью рванулся в самую дальнюю комнату — там был второй выход из дома.

Замок пришлось открывать зубами.

Выскочил в холодную ночь и, не раздумывая ни секунды, ударил плечом — дверь захлопнулась.

Дом был особенный. Тайная резиденция. Уединенное место для кратковременного отдыха. Схрон. Он годами пустовал; в такие периоды окна закрывали мощными ставнями, а входы — и парадный, и черный — для вящей надежности укрепляли поперечными стальными засовами, после чего повсюду навешивались амбарные замки От резкого сотрясения — нет, Никитин и пальцем не трогал! — тяжелая металлическая пластина, вертикально расположенная рядом с дверным косяком, повернулась и на манер гильотины рухнула на свое место; с нее мирно осыпался снежок.

Через секунду Кактус попытался спастись тем же путем, что и его шеф, — но дверь не подалась.

Кирюха не сразу понял. Сначала решил, что заклинило замок. Рванул из кармана нож — тот самый, который таскал с собой всю свою сознательную жизнь; вогнал лезвие в щель, попробовал нажать — и беззвучно завыл от отчаяния. Сломался, сломался папкин ножичек, маленький, удобный, почти игрушечный, предназначенный для втыкания в глазики, а никак не для борьбы с грубым железом; Кирюха забарабанил кулаками, ударил ногой — нет, дорога к спасению была отрезана.

Он хотел крикнуть, чтоб Никитин что-нибудь сделал, но вспомнил, что шеф Никитин не из тех, кого можно позвать на помощь, шеф Никитин больше никакой не шеф, а пропитавшийся водкой, провонявший страхом дурак, пустивший под откос всю свою жизнь. Никчемный, загнанный в угол безумец, озабоченный спасением собственной шкуры.

Кирюха зарычал, но взял себя в руки; счет шел на секунды, второй карман оттягивал пистолет, за спиной уже угадывалось присутствие незваного гостя, имеющего, безусловно. самые серьезные намерения. — пришлось отступать в подвал.

Наверное, он мог бы затеять огнестрельный поединок на ковбойский манер. Но неизвестный враг вторгся во владения Кира без особенных усилий, его не остановили ни трехметровые стены, ни собаки, ни дорогостоящие замки — против такого парня воевать себе дороже.

Решение убить пленника он принял мгновенно. Точнее, за него это решение приняла дикая тварь, чьи клыки уже коснулись затылка; сейчас отгрызет половину головы, ужаснулся Кирюха; спасаться некуда, единственный путь к избавлению — стереть Матвея Матвеева с лица земли.

Матвей не нужен. С ним не получилось.

Надкусанный плод следует выбросить. Недоеденного человека следует убить.

Матвея нельзя отпускать. Никто не смеет отбирать у Кирюхи его лучшую и любимую пищу. Двадцать пять лет проклятый везунчик отравлял существование Кирилла Кораблика. Теперь, значит, получается, что он — уже плененный, по всем правилам накачанный десятками хитрых дорогостоящих препаратов — опять выкрутится? Будет и дальше скользить по своей комфортабельной жизни? Продавать толстосумам шикарное вино? Ласкать жену? Кататься на блестящей машине с кожаными креслами?

Нет, Кирюха не отдаст виноторговца. Пусть приходят хоть двадцать говнюков с кувалдами, пусть разнесут весь дом, пусть весь мир рухнет — он, Кирилл Кораблик, по прозвищу Кактус, догрызет свой кусок.

Он поискал внутри себя, в душе и сердце, какие-нибудь тормоза, доводы, причины остановиться, не делать того, что задумано, — и не нашел. Или нашел — и причины, и доводы, — но приказал себе считать их несущественными.

Не думать о цели как о живом, из плоти и крови, мыслящем, теплом существе. Не воспринимать. Оттолкнуть сомнения. Сильному человеку легко проделать это.

— Сделай это, — сипло шептала тварь. — Сделай это, и все. Он знает, что умер, — не разочаровывай его. Ты начал в тот день, когда порезал шнурки на его ботинках. Сегодня ты обязан закончить. Давай. Убей. Приведи в равновесие себя и весь мир. Сделай это, и я отпущу тебя. Навсегда.

Он достал пистолет. Сбежал по сыроватым подвальным ступеням, надавил на толстую дверь, та бесшумно подалась.

Нельзя терять время. Подвал построен с любовью, тщательно — сюда не доносится сверху ни единый звук. Громила с кувалдой может быть совсем рядом.

Вдруг обнаружились две помехи. Во-первых, Кирюху затрясло. Плечи, и колени, и руки, стискивающие равнодушное железо, самопроизвольно пришли в движение. Во-вторых, по лицу потек пот, да и ладони сделались омерзительно влажными, едва могли удержать скользкую рукоять.

Рефлектировать тоже не следует. Матвея, конечно, жалко; хороший парень; впоследствии будем, разумеется, его оплакивать, страдать, мучиться, — но сейчас, в конкретный миг, следует действовать без лишних эмоциональных фрикций.

Предполагалось, что Матвей будет жить. Очнется посреди города. Возле банка, где лежат его деньги. Зайдет и выйдет с мешком наличности. И сам все отдаст. И останется там — постепенно трезвея. Понимая, что он живой.

Кирилл, может быть, сам бы хотел в такой момент оказаться на его месте. Трудное освобождение от дурмана, слабость, тошнота, непонимание, головокружение, страх, вот присел на лавочку, вот спрятал лицо в ладони, ноют мышцы, болят кости, подходят сердобольные прохожие — что, в этом городе не бывает сердобольных прохожих? Бывают, иногда попадаются — вот они предлагают вызвать неотложку… вдруг догадка — я не умер, я живой, я реальный, я дышу, я обоняю, вот я чихнул, вот я пукнул… я вернулся, все было сном, диким мороком…

Что это, как не второе рождение?

Безусловно, удивительное событие полностью изменило бы всю жизнь виноторговца. Наверняка он закрыл бы к черту свою виноторговлю. Ушел бы в монастырь. Капиталы — отдал бы в детский дом. Сделался бы просветленным.

Съеденным — но просветленным!

Именно так.

Матвею казалось, что он мчится вверх из душной глубины, вот-вот выскочит на поверхность. Мучил страх — вдруг не хватит дыхания? Хватило. Выскочил. Жестокий, колюче-обволакивающий океан расступился. Иллюзия медленно исчезала.

Не веря и не понимая, он прозрел реальность. Увидел потолок и стены. Уловил запах цемента. Взгляд уперся в черный экран, по сторонам свисали жгуты проводов.

Я жив, понял он. Я не умер.

Сердце едва не выскочило из груди.

Влага затуманила взгляд. Понимание пришло, подняло и отпустило. Я живой. Я лежу на жестком в темной сырой комнате, лицом вверх. Я связан, несвободен — но я живой.

Он решил закричать, но не нашел сил. Болели голова и желудок. Он попробовал пошевелить хотя бы пальцами рук или ног — не вышло; удалось совершить лишь один поступок, очень простой, всегда приносящий пользу: заплакать.

Он увидел полосу света и медленно приближающуюся человеческую фигуру. Над ним склонилось знакомое лицо — но вспоминать имя не хотелось. Достаточно было того, что рядом не бесплотная тень, а нечто настоящее и живое, такое же живое, как и сам живой Матвей Матвеев; оно дышало, пахло, и от его движений колебался воздух.