Росские зори - Михаил Павлович Маношкин

Лось встал на дыбы, заржал, почувствовав железную волю седока, нервно заходил на месте.

Десятки тысяч глаз наблюдали за этим поединком, десятки тысяч сердец замерли в ожидании его — смертельного, неотвратимого, решающего.

Два горячих коня понеслись навстречу друг другу, оба вскинули передние ноги, сшиблись и рухнули наземь вместе с продырявленными щитами и сломанными копьями. Оба бойца мгновенно вскочили на ноги и выхватили из ножен мечи. Зигурд ухмыльнулся — его меч неуловимо блеснул на солнце и наткнулся на блеснувший меч Остани. Зигурд был непобедимый боец, но он не знал, что учителем Остани был боец, не знавший поражений в единоборстве и познавший самые сокровенные тайны рукопашного боя. Новый выпад Зигурда, новый ответный удар Остани. Зигурд заметно раздражается, сопротивление противника выводит его из себя, он опять атакует — Останя отбивает выпад, устремляется вперед сам и страшным, неотразимым ударом сражает врага…

Раздается гром голосов, тысячи копий и мечей взлетают вверх.

— Свобода! Свобода! — гремит половина поля, а с другой стороны уже устремились на ничейную полосу задыхающиеся от радости пленные — мужчины, женщины, дети…

Останя вскочил на оправившегося от падения коня и погнал его на готских вождей. Они расступились перед ним, а Даринка уже спешила ему навстречу. Он пропустил ее и, круто повернув Лося, поскакал рядом, к стене росских воинов. Они раздвинулись перед ними, давая им дорогу.

Все вокруг еще гремело, но шум понемногу затихал, уступая место радостным голосам. Всюду лилась росская речь.

Готские войска снимались с места и уходили за лагерную ограду, будто просачивались сквозь нее. Они больше не опасались россов, как и россы больше не опасались готов. Война между ними кончилась. Разумеется, при случае готы и россы не откажут себе в честолюбивом удовольствии помериться силами в мелких стычках, но это уж в порядке вещей, так повелось исстари. Но готы уже не обрушат свои полчища на россов, а росские дружины уже не ринутся им навстречу: война окончилась. Бед она принесла немало: крови пролито, будто дождя, не перечислить людей, души которых преждевременно отлетели в ирий, не обойти селения, от которых остались только пепелища.

Но россы отстояли, сохранили себя. Росская земля поднялась на врага, ощетинилась мечами и копьями и вытолкнула из своих пределов орды пришельцев. Слава Роду, покровителю храбрых и справедливых, слава воинам, не дрогнувшим в битвах!

Россы смотрят, как готские вожди отдают последние почести храбрейшему из храбрых готов — Зигурду, погибшему в честном поединке с Евстафием, сыном Лавра Добромила, как кладут на носилки из копий и мечей, поднимают на плечи и несут к воротам лагеря. Пал бесстрашный воин, скоро с пламенем и дымом его душа улетит в Валгаллу[80], и там он восстанет вновь — для воинских потех и славы, а пробьет час, и он вернется к готам, снова сядет на своего вороного коня и ударит на врагов…

Седобородый Одарих проводил взглядом поверженного Зигурда и, сопровождаемый учениками, повернул коня в сторону ликующих росских дружин. Воеводы встретили его. Он поклонился победителям, потом взял в руки арфу, тронул пальцами струны и звучным голосом начал новый сказ — о двух великих народах, которые сумели победить войну; он пел о могучем воине Зигурде, не знавшем поражений во многих битвах, но побежденном неустрашимым росским воином Евстафием Доброславом, вставшим за правое дело. Боги всегда с теми, кто прав, боги покровительствуют тому, кто не забывает о чести, совести и справедливости, не разменивает богатство человеческой души на призрачное величие богатства и власти; он пел о том, что отныне готы не причинят россам зла, — пусть и россы не чинит зла готам…

Он замолчал, и молчали росские воины — слова мудрого певца тронули их души и сердца.

Он закинул арфу за спину, сказал:

— Старый Одарих не прощается с вами, он оставляет вам своего лучшего ученика Феодула, сына Александра. Он росс и по закону, только что утвержденному богами, принадлежит вам. Его голос сладкозвучнее моего. Готы зовут его Мовой. Он возвращается на родину, к своим соплеменникам, к вам. Он споет вам старые готские предания и сложит сказ о том, как готы и россы вложили мечи в ножны; он споет о подвиге Хельги, ценой своей жизни предотвратившей кровавые распри между родами, расскажет о великой дружбе, любви и самоотверженности Евстафия Доброслава и Дарины Прекрасной, споет о подвигах росских воинов и мужестве готов. Он будет петь о великой радости жить на земле и о непобедимом стремлении человеческих сердец друг к другу…

Одарих повернул коня и поехал к готскому лагерю. Уже в воротах он оглянулся — тысячи рук поднялись, прощаясь с ним.

7

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Войслав, Добромил и Ивон Мудрый ехали вдоль строя росских дружин. Четвертого воеводы, Бронислава, не было: он увел свою дружину за Тирас, к голубому Истру. Неистовый воевода опять обрел вкус к нескончаемым битвам и набегам. Напрасно Войслав и Добромил отговаривали его от неоправданно рискованного похода — упрямый Бронислав увел часть воинов, заразив их жаждой добычи и приключений.

Евстафий, Дарина, Фалей, Авда и Мова ехали навстречу воеводам. О доблести Евстафия и Фалея, освободивших женщин из сарматского плена передавали из уст в уста, а подвиг Евстафия, совершенный на виду у всего росского войска, принес ему славу. Дружины с ликованием приветствовали героя.

— Слава Евстафию Доброславу! — гремело повсюду.

Отец и сын обнялись, потом обнялись брат с братом и Войслав с Евстафием. Так же они встретили Фалея.

Глаза женщин сияли радостью. Беды пронеслись, как страшная гроза, сопровождаемая громовыми раскатами и пожарищами, а после гроз и ливней земля и небо очистились, и засияло солнце: жизнь возвращалась в свои берега.

Росские дружины отошли от готского лагеря и через день пути разделились: Ивон Мудрый отправился на юг, а Войслав с Добромилом повернули на северо-запад, домой.

Объясняя свое решение, Ивон сказал:

— Хочу посмотреть на мир — дойти до моря, взглянуть на эллинские города, на ромейский военный строй, на припонтийские племена.

Лавр Добромил не удерживал сына. Пусть посмотрит — воеводе надо многое знать и понимать. Об одном только предупредил сына:

— Помни, Ивон: меч обнажай не корысти ради.

Ивон кивнул, соглашаясь с отцом, и начал прощаться с близкими и друзьями.

Неожиданно для Остани Фалей сказал:

— Я иду с ним.

Останю кольнуло ревнивое чувство, но тут же смягчилось, растворенное в ясности: то же Фалей сказал, когда Останя решил отправиться в сарматскую степь. Если бы