В лабиринтах смертельного риска - Михаил Михалков

С детства я хорошо знал и любил стихи Маршака и Чуковского. Знал их стиль, творческий почерк, их поэтическое лицо, и поэтому сразу безошибочно определил, что это фальшивка. Люди, работавшие у немцев в печатных органах, чьи-то бездарные стихи подписали фамилиями известных советских писателей для того, чтобы порадовать власовцев, мол, и Маршак и Чуковский давно уже перешли на немецкую сторону и сотрудничают в их прессе. Дешевый трюк!

В те ноябрьские дни 1944 года в госпитале среди немецких офицеров снова вспыхнули слухи о якобы скором применении против русских нового «сверхмощного оружия». Слухи имели под собой определенную почву. Гитлеровская верхушка тешила себя иллюзией создания атомной бомбы. Исследования и научные эксперименты действительно шли полным ходом. Проблема расщепления атома и высвобождения при этом колоссальной энергии теоретически была уже решена. Усиливало практическую возможность создания бомбы и то, что под гитлеровским контролем в оккупированной Норвегии действовал завод по производству тяжелой воды, а в оккупированной Бельгии немцам удалось захватить тысячи тонн высококачественной урановой руды, привезенной туда из Бельгийского Конго. Но создание атомной бомбы — эта сложнейшая научно-техническая задача — гитлеровцами в ходе войны так и не была решена. Во-первых, все основные военные заводы Германии (разведка знала, где они находятся) в любое время могли быть уничтожены американскими и английскими бомбардировщиками. Другой причиной провала было то, что автор проекта, который мог дать самые обнадеживающие результаты при создании атомной бомбы, был человек не арийского происхождения, и Гитлер лично отклонил его проект. Кроме того, некоторые прогрессивные немецкие ученые специально тормозили в Германии научные работы и изыскания в области атомной энергии, ибо хорошо понимали, что дать Гитлеру в руки атомное оружие не только бесчеловечно, а просто смерти подобно. Несомненно и то, что процесс создания атомной бомбы требовал колоссальных затрат, а Гитлер к середине 1944 года уже не финансировал военные производства, не гарантирующие ему эффективного оружия, годного к применению на фронте в течение ближайших четырех-пяти недель. Кроме того, большинство ученых — физиков в Германии были еврейского происхождения и, боясь репрессий, давно эмигрировали из Германии, чем сильно подорвали и ослабили мозговой центр немецких атомщиков.

…И вот настал день выписки из госпиталя.

Я долго стоял в коридоре у окна, которое выходило в парк, занесенный снегом. Накануне чуть подтаяло, а за ночь подморозило, и сейчас, в конце ноября, деревья, одетые в хрустальную ледяную корку, сверкали ажурными переливами в лучах холодного солнца. Я смотрел, как по расчищенным дорожкам бегали медсестры, прогуливались выздоравливающие в военных шинелях, и думал, что большинство из них рады вернуться домой без рук, без ног, лишь бы не попасть снова в гитлеровскую мясорубку.

Я получил документы. Надел новую капитанскую форму, сунул в кобуру «вальтер» и последний раз позавтракал в офицерской столовой. Допив горячее молоко со сдобной булкой, я оделся, взял чемоданчик и спустился по лестнице. Тяжелая дверь госпиталя захлопнулась.

Цена человека

Гостиница помещалась в трехэтажном старинном особняке с винтовой деревянной скрипучей лестницей, с небольшим рестораном и холлом внизу и уютными, старомодно меблированными номерами.

Я снял комнату во втором этаже за три марки в день, и сейчас, вытянув ноги, сидел в кресле возле старинной кафельной печки, в которой, потрескивая, горели дрова.

В допотопном ореховом шкафу, хранящем затхлый запах нафталина и чужой одежды, висела моя шинель, на круглом столе, покрытом плюшевой скатертью, лежала кобура с «вальтером». В углу стоял смешной умывальник с мраморной доской, зеркалом и резервуаром для воды. Старинная деревянная кровать была застелена выцветшим шелковым покрывалом. На тумбочке возле кровати стояла лампа под голубым абажуром. Все это было похоже на театральные декорации для спектакля конца прошлого столетия.

Я принялся внимательно рассматривать свои документы, только что полученные в госпитале. Правда, они не на мое имя и в некотором роде фальшивы, но все-таки это настоящие документы, выданные мне самими немцами, и теперь никто не может сомневаться в их подлинности: «Генрих Мюллер, капитан танковой дивизии СС «Мертвая голова», 1919 года рождения, из Дюссельдорфа». Это я!

У меня на руках:

офицерская книжка;

служебное предписание, по которому я должен к 10 января 1945 года прибыть в город Лисса на переформирование высшего офицерского состава танковых войск СС;

выписка из госпиталя;

направление в Дюссельдорф на двухмесячный отпуск;

деньги, которые я получил согласно капитанскому званию, жалованье за два месяца — 1800 марок;

продуктовые карточки на два месяца;

и, наконец, специальный документ для высшего комсостава войск СС, дающий возможность входить в любые организации, где на дверях написано: «Вход для немецких военнослужащих воспрещен», разрешающий также ходить в гражданской одежде. В случае проверки документов достаточно показать «пропуск», и полиция или жандармерия других документов уже не требует. При определенных же служебных командировках в удостоверении по ходу следования в военных комендатурах ставились специальные штампы, и в штабе части после возвращения офицера по этим штампам был виден маршрут откомандированного.

Итак, ознакомившись с документами, я подумал, что часть продовольственных карточек могу передать хозяйке гостиницы и она обеспечит меня трехразовым питанием, а за услуги при выезде я ей заплачу отдельно.

Я встаю с кресла, прячу в карман кителя документы и подхожу к окну. По двору носится громадная свинья. Мальчишка лет двенадцати в рваной стеганке и дырявых, больших не по росту сапогах бегает за свиньей с хворостиной, старается загнать ее в хлев. А в дверях кухни стоит немка-служанка и распекает его, грозя кулаком:

— Бездельник! Лентяй! Зачем свинью выпустил? Вот теперь не загонишь!..

Мальчуган бормочет:

— А что я могу сделать, если она загородку сломала!

«Мальчишка-то наш, угнанный, — думаю я. — Сколько их теперь здесь в неметчине, в рабстве? Тысячи!» И мне вспомнились эшелоны с запломбированными вагонами, ребячьи лица за решетками. Вспомнились землянки, куда прятались уцелевшие от бомбежек дети и старухи, вереницы ребят, которых уводили в леса, спасая от оккупантов, бородачи латыши.

Я ходил по комнате из угла в угол, обдумывая свое новое положение. Я снова один. Что делать? Где фронт и как до него добраться? Ехать в Лиссу? Крайне опасно! Танкистом я никогда не был, ни о технике, ни о порядках, ни об уставах толком ничего не знаю… Но если я не отправлюсь туда, в г. Лиссу, то после 10 января могу попасть под проверку документов — и тогда обвинение в дезертирстве, следствие, гестапо, казнь. Дюссельдорф? Я знал этот город только по карте и еще совсем недавно из газетной сводки узнал, что он основательно разбомблен американской авиацией. Какой же смысл ехать на развалины и искать то, что для меня вообще никогда не существовало? Может быть, уничтожить документы, достать гражданскую одежду и распрощаться с капитанской формой? Нет! Уничтожать документы пока нельзя. Все же форма капитана — это удобная маскировка, документы — право на жизнь, хотя бы на те два месяца, которые у меня в запасе.