Логово зверя - Василий Головачев

«Волхварь!» – мелькнула мысль. Вот за чем они приходили! Им были нужны Священные писания, а это означает одно: верховная жрица храма Морока знает, что Волхварь находится у Евстигнея, и, посылая воров, как бы бросает ему прямой вызов, не заботясь о последствиях. Что ж, ей тоже доступны некоторые «страницы» Хроник Акаши, и она так же может черпать оттуда информацию. Интересно, удалось ли ей узнать, что ее противник составляет руннную формулу вызова Свентовита?..

Евстигней вышел в сени, спустился под пол, снял заклятие «тройного замка» с тайной дверцы в стене подвала и вытащил из ниши ясеневую доску с вырезанными на ней рунами. Полюбовался на странный, сложный, красивый и в то же время пугающий чем-то узор иероглифического письма, положил доску обратно, потрогал рукой тяжелый свиток бересты – Волхварь и закрыл дверцу. За этот тайник он был спокоен. Защищенный Силами Свентовита, тайник был недоступен ни одному магу, даже ученику Морока, владеющему заклинаниями Нави.

И в этот момент Евстигней почувствовал, что в дом вошли какие-то люди. Надо было запереть двери, мелькнула запоздалая мысль. Затем волхв осенил себя крестом и исчез, переместившись за пределы избы, под стену сарая. Там он шепнул слово и стал слышать любой звук, раздававшийся в доме.

Гостей было трое, и они точно знали, что волхв находится дома. Евстигней услышал звуки осторожных шагов, позвякивание, шорохи одежды, скрип половиц и мужские голоса:

– Его нигде нет!

– Ищите! Он никуда не мог деться, сидит где-нибудь в подвале, там у него должен быть схрон.

– Да никого там нет, я же не слепой.

– Значит, ищи потайную дверь, он как раз там и сидит.

Снова шаги, скрип лестницы, глухие стуки, удар.

– Черт! Фонарь погас.

– Спичку зажги.

– Не зажигается…

– Оставайтесь здесь, ждите, я покопаюсь в горнице.

– А если он начнет выходить?

– Стреляйте. Убить вы его вряд ли убьете, зато заставите защищаться, да и я подоспею.

– Мы уже стреляли давеча… у Кирюхи до сих пор рука скрючена.

– То был заговоренный навья, а тут живой старик.

Голоса стихли.

Дед Евстигней улыбнулся, погладил бороду и оказался в подвале, не видимый прятавшимися там разбойниками. Сказал грозным голосом, образуя объемный, идущий со всех сторон звук:

– Зачем пришли, тати?!

Раздалось два вскрика, ругательство, темноту подвала прорезала вспышка выстрела, и тотчас же стрелявший тоненько завопил:

– Ой-ой, рука! Больно! Ой, лишеньки! Тикаем отседова, Кирюха!

– Я ничего не вижу…

– У меня рука отсохла! Аж до сердца достало! Ну его к лешему, этого колдуна! Ой, лишеньки, как болит!..

Послышалась возня, удары, стоны – это дед добавил обоим лихоимцам по оплеухе, и те в тесноте полезли наверх, толкаясь и отпихивая друг друга.

– Что там у вас?! – раздался голос их вожака. И над квадратом люка показалась его голова.

Дед Евстигней узнал этого человека: он был сотником храма, главным охранником и руководителем хха, и еще он владел кое-какими магическими приемами. Договариваться с ним о чем-либо, задавать вопросы не имело смысла, он все равно не ответил бы или соврал. Надо было выгонять налетчиков из дома.

Дед сделал движение рукой, будто подбрасывал мяч, и сотник, склонившийся над люком в подпол, получил невидимой ладонью мощный удар в лицо, отбросивший его назад. Реакция у него, однако, была хорошая, он сразу загородился заклинанием «зеркала» и вытащил пистолет. Кроме того, у него был магический жезл – заговоренный дубовый сук, проводник черной Силы, которым он мог парализовать или убить любого человека, и чтобы сотник не наломал дров и не сжег избу, Евстигней нанес ему еще один ментальный удар – по разуму, заставляя опасного гостя бежать из дома под натиском жутких видений, вполне реальных для его дезориентированного сознания.

С воплем сотник выронил сук, метнулся к выходу из сеней, зацепился за ларь и рухнул на пол, теряя пистолет и еще что-то яркое, как тлеющий уголек. Вскочил и с новым воплем выбежал из хаты. За ним с криками ужаса вынеслись помощники, заросшие бородами до глаз крупнотелые мужики во всем черном. Оба придерживали левыми руками повисшие безжизненно правые, и оба были недалеки от помешательства. Их убогому воображению достаточно было показать трехголового дракона-Дыя, – дед владел тульпагенезом[20], – чтобы надолго отбить охоту рыться в чужих избах.

Послушав, как стихают в лесу вопли неудачливых воров, дед успокоил подошедшего Федора Ломова, встревоженного шумом у соседа, разделся догола и залез в бочку с водой, которую наполнил еще утром. Он купался в холодной воде дважды в день, утром и вечером, и ритуал омовения соблюдал неукоснительно вот уже сто с лишним лет. В этот ритуал входила еще прогулка по лесу босиком по воскресеньям, дыхательная гимнастика, медитация в двенадцать часов дня – связь с Духовным Миром, обязательное голодание каждую неделю с пятницы по утро воскресенья, хороший обед после этого – праздник желудка и вкуса. Зимой он ходил босиком по снегу, изредка купался в проруби после бани, летом же подсоединялся к эгрегору леса и дышал его покоем и тишиной.

Данный ритуал входил составной частью в особую систему психофизической тренировки волхва для выхода на высокий духовный уровень восприятия и познания реальности, но дед уже не мог, как в молодости, отдавать себя всего процессу познания и вхождения. Надо было участвовать в более важном процессе поддержания равновесия Сил вместе с волхвами Собора, помогать идущим по Пути самореализации и делать Дело, то есть по мере возможностей не давать расширяться ареалу Морока.

Искупавшись, Евстигней обошел избу, расставляя по местам потревоженные вторжением хха вещи, обыскал сени и, кроме пистолета, обнаружил под лавкой перстень в виде змеи, кусающей себя за хвост. Голова у змеи была необычно длинная, с рядами зубов, и более походила на голову крокодила, а глазами ей служили два рубина, внутри которых еще мерцали алые искры.

Перстень «шипел и плевался» в ментальном плане и в руки не давался, пока Евстигней не заговорил его, накинув «намордник» заклятия. Задумчиво повертел в руках и спрятал в карман. Перстень был магическим предметом и мог использоваться для черного колдовства или для поиска Священных писаний.

Дед посидел в полной темноте, достигая состояния саматвы – спокойствия, ясности ума и полного отсутствия раздражения, и протянул мостик ментальной связи с настоятелем Собора отцом Епифаном, проживающим на Урале, под Екатеринбургом.

Разговор двух патриархов русского Рода, если так можно было назвать их мысленный контакт, продолжался недолго. Оба были в курсе событий и советовались, лишь меняя стратегию или тактику своих Дел.