Купавна - Николай Алексеевич Городиский

всполошился! Не зная, какую одежду предложить мне, чтобы я переоделась в сухое, он забегал по квартире, открывая настежь шкафы, в которых ничего не было, кроме книг. И вообще в двух комнатах убого, слишком скромно. В одной — старый-престарый диван. Николай Васильевич на какую-то секунду присел на него, чтобы, очевидно, собраться с мыслями, где все-таки раздобыть подходящую для, меня одежду, пружины дивана ойкнули. И тут же жалобно мяукнула кошка, опавшая на диване. «Цыть ты! — погрозил ей пальцем Николай Васильевич и, забыв про одежду, принялся объяснять: — Диван — подарок одного товарища. Удивительно, вся мебель в его квартире сгорела, в войну конечно, а диван уцелел. Товарищ получил новую квартиру, диван ненужным оказался… А Мурочка три раза в год котится, хлопот с ней! Но все-таки живая душа…»

Он, очевидно, тяготился одиночеством. Странно, почему не женат? В молодости он, видать, был очень красив. Да и сейчас… Право, Гриппонька, не ожидая того, я залюбовалась им. А он, робея под моим взглядом, горячо произнес: «Ума не приложу, что с вами делать?!»

Со мной происходило что-то странное — его робость придала мне смелости, я нашла выход из положения: «Наверное, у вас найдется сменная пара белья?.. И брюки, пиджак, сорочка…»

Видела бы ты, дружочек, как он посмотрел на меня! Маленький несмышленыш — и только. Как-то смешно нахмурился, правое плечо задергалось, левой рукой прикрыл глаза, словно защищаясь от яркого света; вновь открыл, когда в них уже не было страха.

«Одну минутку!» Лицо его словно изнутри осветилось.

Он сбегал в другую комнату и вернулся, заливисто смеясь, с брюками в руке: «Переодевайтесь. Только не хныкать, если утонете в них».

Тот же скромный покой царил в затемненной маленькой комнатке, где был лишь обшарпанный, старый бельевой шкаф и по-солдатски заправленная железная койка, словно хозяин напрокат взял ее из больницы.

Очень жаль стало нашего дорогого Николая Васильевича. И немножечко страшно… Не подумай, страшновато стало не потому, что, скинув с себя мокрую одежду, я осталась нагишом, а Николай Васильевич мог позволить себе войти в эту комнатку и увидеть меня, Нет, когда я прикоснулась к его одежде, возникло такое ощущение, будто я забралась в чужую квартиру, как воровка, и надо спешить скорее одеться и удрать из нее. К горлу даже прихлынули слезы, но я постаралась справиться со своим странным состоянием.

«Вот и переоделась, не хнычу… И не утонула», — предстала я перед ним в мужской рубахе с засученными рукавами, в брюках со штанинами, закатанными до колен, и в растоптанных шлепанцах.

Не знаю, насколько забавной я выглядела, но он опять заливисто рассмеялся: «А знаете, Светик, я бы, между прочим, не смог наказать вас, даже если того заработаете. Почему?.. Напоминаете девушку из моей юности — Регину. Так ее знали».

Что-то очень далекое, туманное всплыло в моем сознании. Он как бы приоткрыл окно в мой забытый детский мир с его ощущением близости матери. Нервы, скажешь, шалят?.. Спазмы сдавили горло, и опять я едва удержалась от слез. Мне захотелось пожалеть его, в чем он наверняка нуждался.

«Николай Васильевич, а ведь вам надо жениться».

Он молча покачал головой.

«Извините, можно задать вам не совсем скромный вопрос?.. Вы одиноки, вероятно, потому, что обижены какой-то женщиной?»

Он глядел исподлобья, ушел от ответа: «А вы?.. Любили кого-нибудь?»

Я рассказала о том, о чем ты знаешь, Гриппа: ради твоего счастья с Алексеем Причастновым переборола себя. Николай Васильевич слушал, сердито хмыкая. Потом посоветовал: «Пора поставить точку на своем одиночестве и вам. Алексея для вас, Светлана, давно не стало, еще при его жизни. Вы почувствовали это, потому и сбежали загодя с корабля любви…»

Он сравнил меня с крысой — это уж слишком!

«Нет, не сбежала!.. И что оставалось делать? Отбивать у подруги мужа? Или… стать его любовницей».

Николай Васильевич помалкивал, по привычке хмыкая, снимая и надевая очки, что-то бормоча. А когда я притихла, погладил по голове, как обиженного ребенка. «Бывает… Как говорится, любовь — не картошка… Выйдешь замуж, какие твои годы… Найдешь еще свою судьбу».

Он задел меня за живое.

«Не подскажете, где же мне найти свою судьбу?.. На танцплощадке? Или в доме отдыха? Может, в турпоходе?.. Находят, конечно, и там, и там, и там; и еще в десятках мест. Да ведь все обычно по случайному стечению обстоятельств. А они, эти обстоятельства, потом, как говорится, выходят боком…»

Не знаю, что бы я еще намолола, если бы в коридоре не раздался звонок. Николай Васильевич пошел открывать дверь, а когда вернулся — не узнала его, так он был взвинчен.

«Вот, смотрите! — Он выкладывал на стол какие-то странные предметы. — Сейчас принесли! Наш сотрудник нашел в овраге выброшенные кем-то эти черепки и костяные булавки. Как они попали в овраг? Загадка!.. Думаю, какой-то кладоискатель нашел эти вещи в одном из курганов и, не зная им цены, выбросил. Ах, подлец!.. А вещи-то интересные, но откуда они взяты, что еще было рядом с ними?.. Задали мне работку!.. Только специалистам, которые имеют необходимый опыт по раскопке захоронений, эти вещи откроют свою тайну. Браконьер-кладоискатель нанес непоправимый ущерб науке!»

Он бы еще долго тужил о черепках, не переведи я разговор на другую тему: «Вчера пустили у нас прачечную. Сдержал свое слово Свирид Карпович». — «Превосходно! Я бы на месте женщин расцеловал Свирида Карповича. Да и мне радостно: помог достать кое-какие деталишки». — «Значит, и вас надо расцеловать!»

Во мне словно проснулся бесенок. Не успел Николай Васильевич опомниться, как я бросилась к нему, поцеловала в щеку. Но нам стало неловко. Он, сердясь, ушел на кухню готовить ужин. А я, чему-то про себя улыбаясь, прилегла на диван, незаметно уснула.

Проспала до утра…

Было еще рано. Николай Васильевич тихонько похрапывал в спальне. У меня был выходной, торопиться некуда, решила похозяйничать в этой забытой женщинами холостяцкой квартире. На кухне и в большой комнате протерла оконные стекла, смела пыль по углам, полы вымыла.

«Это кто там безобразничает?» — проснулся он, когда на сковородке заскворчала