Революция полов, или Тайная миссия Клары Цеткин - Ольга Грейгъ

Вот простой пример как эта сухая отметка жизненных вех повлияла на судьбу простого советского гражданина. Эту историю в одну из моих журналистских командировок рассказал мне случайный попутчик, под стук колес и всхрапывание спящего в купе пассажира припоминая былое.

— Однажды я также ехал в поезде, — снисходительно начал он, отставив стакан с остывающим недопитым чаем. — До моей станции оставалось дороги часа три. И вот на одной из остановок в наш вагон вошли пассажиры, один из них прошел и сел напротив. С виду человек казался очень озабоченным, и тяжело опустившись, сразу же уставился в одну точку на стекле, за которым проплывали поле, затем лес, в общем, обычные пейзажи хмурого дня. Затем он неожиданно спросил у меня: вам далеко ехать? — и еще не дождавшись ответа, сказал, что ему ехать недалече. Я посмотрел на часы, ответил что-то неопределенное, попутчик опять замолчал, а после грустно поделился: «А я вот еду в никуда, так, бегу от судьбы».

Его простая и правдивая история, наверное, типична для многих неудавшихся семей. В середине 60-х годов XX века Борис учился на 4-м курсе физико-математического факультета МГУ. Тогда же он встретился с первокурсницей Соней, учившейся на юридическом. Молодой человек потерял голову, и через полгода они поженились. На 4-м и 5-м курсе Соня одного за другим, родила двоих детей. По окончании юрфака жена получила назначение в небольшой подмосковный город, оба были родом из тех мест, и семья с малыми детьми переехала на малую родину. Борису повезло, он сразу устроился преподавать в техникуме.

Пока Соня училась, а он работал, содержа семью, особых проблем не было, к тому же молодым по-родственному помогали мать жены и одинокая тетка Бориса. Все неурядицы начались после того, как они поселились в квартире тещи, уже овдовевшей пенсионерки органов МВД, почти 30 лет прослужившей секретчицей. Борис не мог понять, отчего вдруг все постепенно идет кувырком, ведь он любил жену, детей, заботился о них. И это замечали вездесущие и всезнающие соседки. Даже работа преподавателя была ему по душе и проверка тетрадей, зачастую затягивавшаяся за полночь, не угнетала.

Кто-то сказал, что квартирный вопрос испортил людей; я бы добавил: вопрос денег становился неразрешимой преградой на пути взаимного человеческого счастья, к коему, как обещали, нас всех вел социализм и вожди партии.

Как-то теща высказала зятю, что пора бы ему всерьез позаботиться о своей семье, ибо его зарплаты в 150 рублей явно недостаточно. Борис, недоумевая, ответил, что его жена получает 220 рублей, вот им и хватает… Его спокойствие вызвало неожиданный гнев пожилой женщины. «Соня должна жить в достойных условиях, — выказала свой приговор теща и хлопнула дверью, бросив напоследок: — Прежде всего, она моя дочь, а после уже тебе жена…» Борис понял, что влияние матери слишком сильно, и он проиграет, если станет предъявлять свои права на любимую женщину. К тому ж он не знал одного нюанса, секрета (а секреты в этой семье были обычным делом, исходя из опыта прежней работы супругов).

Соня, еще учась на 2-м курсе юрфака, была приглашена на беседу с уполномоченным оперативных органов, впрочем, — как и все остальные студенты юрфака. Надо сказать, в советское время 95 % студентов юридического факультета подвергались подобным «приглашениям» и приходили на встречи, где вербовались для работы на органы. Почему не 100 %, спросите вы? Все правильно, согласно психологии «человека советской формации», 5 % сами, добровольно предлагали органам свои услуги.

Соня, считавшая себя весьма привлекательной и даже неотразимой, ничуть не испугавшись предложения, кокетливо спросила: а что будет, если я не захочу? Оперуполномоченный, также загадочно улыбаясь, отреагировал: в таком случае ты не сумеешь получить диплом юриста. Ироничная улыбка не сходила с его лица, и девушка поняла, что шутки тут неуместны и даже опасны. Впрочем, она слишком хорошо знала, куда поступала учиться, — ее мать сотрудник

МВД, и с детских лет ей внушила, насколько важны знания в юриспруденции, важнее которых нет на свете, и какую ответственность она берет на себя, желая стать юристом. Кто-кто, а мать, прошедшая в молодости школу садистских методов, освоенных ею в 30—40-е годы во время работы, умела казаться безоговорочно правой. Помня все это, Соня тут же дала согласие на сотрудничество. И она так старалась за время учебы оправдать доверие, что по окончании вуза ей и было оказано высокое доверие: молодую женщину направили в один из архивов, связанных с судьбами и историями людей.

Мать Сони прекрасно знала, какая ответственная работа поручена ее дочери, и каким путем приходят в архив. Но главное: какую личную выгоду можно извлечь из этой рутинной на первый взгляд работы. И вскоре Соня уже не только с подсказки матери, но и сама понимала, как важно знать свое окружение. Она настойчиво и кропотливо рылась в старых документах, изучая досье практически на каждого, кто так или иначе был причастен к ее жизни. Исключением не стал и отец их двоих малолетних детей Борис.

Однажды Соня обнаружила актовые записи о семье мужа, давно упокоившихся его отце и матери. К актовым записям прилагались документы, в которых скупо освещались многие тайные факты, спрятанные от глаз посторонних. Об отце говорилось, что, будучи красноармейцем, он погиб в конце 1943 года. Происходил из простых рабочих, но в одном месте в бумагах было записано, что дед его был зажиточным крестьянином. А это уже компромат: кулак или мироед, — как говорил основатель компартии и советского государства Ульянов-Бланк-Ленин, — был врагом советской власти. Эта информация показалась Соне малоинтересной. Однако, что касается сведений о свекрови, то они сразу привлекли ее внимание.

В 1933 году мать Бориса, тогда еще совсем юная девушка Валя, только что закончившая рабфак и ставшая комсомолкой, была направлена учетчиком в «Заготзерно». 30-е годы XX века — голодные годы упадка и бездолья; с продуктами было столь тяжело, что в некоторых регионах некогда богатой и привольной России и Украины впервые за всю историю их существования появилось… людоедство. Тот, 1933-й оказался не легче предыдущих. В семье комсомолки-учетчицы особо тяжко переносила голод бабушка по линии отца. Уж она-то, прожившая большую часть долгой жизни в сытости и благополучии как подданная Российской империи, хорошо знала цену советской власти и ее дешевым лозунгам. Однако, страшась репрессий, ради спокойствия близких, молчала, изнемогая и угасая на бескормице. Сердце юной Валентины не выдержало, она набрала маленький мешочек пшеницы, собираясь сделать кутью и порадовать старушку.

Но на проходной девушку задержали. Она так и не узнала, что ее «заложил» напарник Колька, которому она отказала в дружбе и близких отношениях. Между прочим, Валя искренне верила, что парень должен быть порядочным, коль заглядывается на нее с симпатией. Мешочек у нее изъяли, взвесили, оказалось, что расхитительница социалистической собственности украла аж 730 грамм. На следующий день Валю исключили из комсомола и передали дело следственным органам, а вскоре суд вынес ей срок: три года условной меры наказания с принудительным отбыванием в качестве рабочей «Заготзерно» и вычетом 20 % заработной платы в течение этих трех лет. Не самое суровое наказание по советским меркам.

В тот же год умерла бабушка, а через несколько лет, в 1941-м, в канун войны тяжело заболела ее мать, так больше и не поднявшись на ноги. Но за это время Валя вышла замуж и родила дочь, которая умрет в 1943-й, тяжелый год военного лихолетья.

Городок, в котором она оказалась, эвакуировавшись после призыва мужа в армию, не был захвачен немцами. Там, в эвакуации, в 1942 году Валя родила Бориса. Как и всем труженицам, ей приходилось работать по 16–17 часов в сутки, так что на кормление ребенка бригадирша давала только по пять минут. И пока Валя была на работе, с мальчиком большей частью оставалась старшая дочь, также невеличка, приносившая младенца на кормление, а то, бывало, он и оставался подле станка.

Утомленная женщина дважды проспала подъем, что было зафиксировано в доносах. Как-то после смены она не смогла проснуться, и не выбежала тушить зажигалки, сброшенные немецкими самолетами. И это также нашло отражение в приложениях к актовой записи.

Того пайка, который получала Валентина, не хватало на троих; дочь чахла на глазах, превращаясь в тень с глубоко сидящими, потухающими глазенками. И физический уход из жизни был, в конце концов, избавлением от нечеловеческих ужасов, окружавших ребенка.

Не менее трудными были для Вали и послевоенные годы. Что также отражено в документах к актовой записи. Она знала, что ее муж погиб, и в 1949 году сошлась с фронтовиком, лишившимся обеих рук. Вскоре молодая женщина забеременела, но младенец родился мертвым. Василий — так звали нового мужа — все чаще после этого стал пить, и его нередко находили валявшегося в грязи около местной чайной. Валя приходила за ним, молча тащила домой, умывала, обстирывала, но калека не мог продержаться больше трех дней, и вновь уходил в жуткий и безысходный запой.