Параллельный переход - Василий Кононюк

От этих мыслей, злая улыбка мелькнула на лице Айдара, когда, его конь поравнялся с этой странной, свежей могилой, которую кто-то насыпал возле тропы, по которой ездят охраняющие этот берег разъезды. Знакомый щелчок спущенной тетивы о плечи лука, заставил руку инстинктивно потянуться к щиту, а голову попытаться наклонится вперед. "Засада", успела мелькнуть мысль, а за ней понимание, что стрела летит в него. Острая боль, и темнота заслонили окружающий мир. "Неужели это все? Как просто…".

Мне с трудом удалось вовремя собрать самострел, и прицелиться, как Айдар поравнялся с могилой. Попасть в лицо за пятьдесят шагов из пристрелянного самострела, задача не Бог весть какая сложная, но и малейшей небрежности, не простит. Задержав дыхание, и взяв прицел, нажал спусковую планку, и уже следя за стремительным росчерком стрелы, понял, что попал. Все-таки насколько легче стрелять из самострела, чем из ружья. Ни тебе отдачи, ствол вверх и вправо не тянет, вероятность ошибки при правильном прицеле, нулевая. Мои руки разбирали самострел, отрезали лук, и затягивали запчасти под землю, а глаза рассматривали поднявшуюся после падения Айдара суету, которая быстро закончилась, и видно кто-то из десятников, начал отдавать команды. Прикрывая крышку и поправляя траву, я перестал видеть, что твориться надо мной, но звуки разъезжающих всадников постоянно доносились до меня.

Потянулись тягучие минуты ожидания. Еще днем прикидывая дальнейшее развитие событий, понимал, что простой жизни не будет. Обыскав окружающую степь, сопровождающие Айдара воины потом, скорее всего, разделятся. Либо пошлют гонцов в основные кочевья, либо повезут Айдара в его кочевье, но часть бойцов продолжит поиск следов, и скорее всего, останется на ночь, чтоб с утра, дождавшись подмоги продолжить это занятие. Завалившись на бок и освободив раненую ногу, почувствовал себя почти счастливым, и даже забылся в каком-то странном полусне, в котором, вокруг моей ямы громко топали ногами татары. Единственное, о чем я молил Бога, чтоб никто не разложил костер над моей лежкой, иначе придется торчать тут лишние сутки.

Когда я очнулся, вокруг стояла тишина. Не представляя, сколько времени провел в бессознательном состоянии, начал потихоньку приподымать крышку, и осматриваться. Ситуация могла быть хуже, но ненамного. Горело два костра, один из них, в десяти шагах от моего убежища, на противоположной стороне тропинки. С моей стороны тропинки, сидели на конях двое часовых, каждый, в двадцати шагах от лежки, хорошо проглядываясь на фоне неба и звезд, чуть сдвинутые в сторону леса, так, что я получался сзади и сбоку, как раз между ними. Единственной радостью был свежий морозный ветер, который дул над полем, посвистывая, в высокой траве, заставляя часовых зябко кутаться в свои тулупы, и заглушая практически все звуки. Осмотревшись, решил выждать еще часок, пока возле костров все заснут, а часовые, окончательно промерзнут, и перестанут адекватно воспринимать действительность. Больше ждать было опасно, такой нужный ветер, мог и стихнуть. Полежав в яме, пока не надоело, и давление на мозги не достигло критического значения, снова начал приподымать крышку, и оглядывать окрестности. Вроде возле костров затихли все, лежа на попонах, с седлами под головой. Крышку сдвинул в одну сторону, сам выкатился в другую, первым делом, лежа на боку, скинул стресс. И тут мне в голову пришел классический анекдот про ребе и козу, и я до крови закусил губу, сдерживая истерический смех, сотрясающий мое тело. Суть истории такова. Приходил к раввину каждую неделю один еврей, и постоянно жаловался на свою жизнь, хоть жил он, как и все другие, не лучше, но и не хуже. Раввин пытался и так, ему посоветовать, и этак, но ничего не помогало, с упорством паровоза, еврей сверлил своему ребе в голове дырку. Однажды ребе, которого это все уже достало, спросил,

– Послушай, а у тебя коза есть?

– Есть ребе.

– А где она живет?

– Как где, в хлеву конечно.

– Возьми ее жить к себе в дом.

Через неделю, еврей ловит ребе, и умоляет помочь, потому что жизнь окончательно дала трещину, коза гадит где хочет, дети ее гоняют по хате, половина мебели уже поломана, второй половине тоже жить недолго.

– А где у тебя коза живет? – спрашивает ребе

– Как где, в хате конечно, ты ж сам ребе велел ее там поселить.

– Переведи ее обратно в сарай.

Через неделю еврей благодарит ребе,

– Спасибо тебе ребе, наконец-то, первый раз в жизни, ты мне действительно помог.

– А теперь послушай меня. Когда тебе в следующий раз покажется, что тебе плохо жить, возьми в хату на неделю козу. Если после того, как ты ее поставишь обратно в сарай, жить дальше будет плохо, тогда приходи ко мне.

В прошлой жизни, иногда мне мечталось, что эту незамысловатую терапию, пройдет большая часть населения, которая постоянно ноет, всем недовольная, вспоминая, как раньше было хорошо, но, почему-то совершенно забывая, что и тогда, они постоянно ныли, как им хреново жить.

В результате, с прокушенной губы сочилась кровь, из-за конвульсий смеха, мне не удалось достойно справится с ответственным заданием, и истерическая веселость плавно переросла в едва сдерживаемую ярость. В моей голове начали созревать планы, как вырезать всех спящих татар, и перебить постовых. Несколько раз глубоко вздохнув, и взяв себя в руки, начал готовится к эвакуации. Достал с ямы все свое барахло, и тихонько задвинул на место крышку. Собрал самострел, примотал лук обратно к ложе, натянул и зарядил. Скрутил овчину и подвесил к поясу. Как мог, руками, вытащил и выровнял, прижатую крышкой, траву. Чувствуя, что понемногу пришел в равновесное состояние, низко согнулся над землей, нырнул в высокую траву и прислушиваясь к мелодии ветра, с ней в такт, двинулся к прибрежному лесу. Зафыркал конь правого от меня постового, на которого ветер понес мой запах, но напрасно татарин вглядывался во тьму, во-первых, он смотрел не туда куда надо, во-вторых, в темноте ничего не видно, ветер нагнал тучи, и темень стояла антрацитовая. Все мое внимание было направлено на правильную постановку ноги, провалиться в яму, споткнуться и упасть, было бы верхом глупости. Медленно, шаг за шагом, расстояние между мной, и ночным лагерем увеличивалось, и вскоре опушка леса заслонила все пространство. Зная нелюбовь степных жителей к темным лесам, я не предполагал дозоров возле леса, но на всякий случай, остановившись, просканировал окружающую местность. Чувства опасности не возникало, и я вошел в лес. Вот тут начались настоящие трудности. Привязав кусок веревки к ложе и прикладу самострела, забросил его за спину, чтоб освободить руки. Найдя на ощупь, под ногами подходящую палку, одной рукой проверял ней дорогу, второй водил перед собой на уровне глаз, чтоб не напороться на сучок. Медленно ощупывая ногами дорогу, со скоростью черепахи продвигался вперед.

Недаром говорит умный народ, упорство и труд, все перетрут. До рассвета еще было очень далеко, а я уже вышел на берег Днепра. Если мне удалось держаться правильного направления в лесу, лодка должна была быть ниже шагах в двадцати. Поскольку тут татарских дозоров, и подавно, быть не могло, а если бы и были, им же хуже, мне в лесу их снять куда как проще, чем им меня, негромко крикнул пугачом, чтоб сообразить, куда идти дальше. Ответ пришел не слева, как ожидалось, а справа, выше по течению. Да, здорово меня влево утянуло, а ведь так и не скажешь, все мне казалось, я вправо забираю. С трудом, находя дорогу в прибрежных зарослях, на звук голоса, выбрался к заветной лодке. Иван с Сулимом, обрадованные, загрузили меня в лодку, трижды прокричали пугачом, и нас потянуло к родному берегу. Пользуясь тем, что грести не надо, только слегка поправлять курс, они оба начали сетовать на меня, почему им пришлось так долго ждать, на холодном осеннем ветру, в то время, как я нежился в теплой яме. Пришлось рассказать им, что татары не успокоились, пока меня не нашли, а потом долго не отпускали, поили, кормили, и очень благодарили, что избавил их от такой нелюди, как Айдар. Они бы сами его давно порешили, да клятву не могли нарушить.

Уже отогреваясь у костра, наевшись неизменной каши, в которой иногда попадались кусочки разваренного сушеного мяса, и не в силах унять дрожь во всем теле, попросил Сулима, взглянуть и перевязать ногу. Рану ощутимо дергало, и повязка полностью промокла. Рана выглядела неважно, хорошо, что успел покушать, а то бы весь аппетит пропал. Края раны ощутимо припухли и уродливо вывернулись наружу, кое-где швы разошлись и рана кровоточила. Хмуро осмотрев все это, Сулим, промыв рану вином, засыпав, сухим мхом и тысячелистником, перемотал сухим полотном, озабоченно осмотрел мои глаза и ощупав руки, сунул мне в руки бурдюк с вином, и коротко приказал,

– Пей,

– Так ведь нельзя, в походе, – пытался возразить.

– Кончился твой поход, – буркнул Сулим.