На чужом берегу - Артем Колчанов

Когда я все это увидел, во мне вскипела самая настоящая ярость. Та самая, которая подключает последний резерв, тот самый неприкосновенный запас сил, лишившись которого человек погибает. Не знаю, как я добрался до вакцев, но я бросился на них с голыми руками, готовый рвать их до своей самой последней секунды.

В меня не стреляли, очевидно, я был нужен им живым, и мне удалось, будучи безоружным, уложить еще половину десятка. Потом я увидел человека с рогатым черепом на рукаве и не успел среагировать. Сверкнул нож, и я увидел, что на месте моей левой руки, которой я замахивался, остался только кровоточащий обрубок. На какую-то долю секунды меня помутило. А следующий удар, пришедшийся мне по голове, бросил меня в темноту и беспамятство.

Не могу даже предположить, сколько прошло времени, прежде чем я начал приходить в себя от холода и боли. Я услышал чей-то плач над собою и попытался открыть глаза. Но это вызвало в них такую резкую боль, что я больше и не пытался. Попытался же я разобраться в себе. Ноги совершенно ничего не чувствуют. Левая рука словно в огне, но ведь ее нет. Голова звенит, словно колокол от каждого удара сердца. Резкая боль на лбу. Холодно, все мышцы сведены, а кожа потеряла чувствительность. Нужно хотя бы попытаться привести себя в порядок. Я участил дыхание и пульс, вызвал хаотическое сокращение всех мышц, что мог. И постепенно я начал согреваться, мышцы становились более-менее послушными, а кожа обретала чувствительность. Но вместе с тем усиливалась боль по всему телу. Я старался не обращать на нее внимания и обрел способность воспринимать окружающее. Я понял, что лежу на чем-то жестком, но моя голова лежит на чьихто коленях, и этот кто-то негромко и явно устало плачет. А еще я слышал дыхание еще десятка человек, кто-то еще тоже плакал, с какой-то безнадежностью и отчаянием. С трудом я поднял правую руку к голове, провел себе по лбу, где, как оказалось, была рубленая рана. Потом взялся за колено того, кто держал мою голову. Я почувствовал пальцами голую кожу, холодную, как лед. Всхлипывания надо мной прекратились, и я услышал осипший голос:

– Вик, ты очнулся?

– Где мы и кто ты?

– Мы не знаем, где мы, но нас куда-то везут.

– Кто ты?

– Это же я, Нок.

– Нок? Значит, тебя не убили?

– Нет, ударили по голове, а очнулся уже тут, от холода. Они с меня всю одежду сорвали.

В этот момент я понял, что и на мне не было ни одной нитки. Я попытался сесть, но закружившаяся голова не позволила этого сделать.

– Кто здесь еще? - спросил я громче.

– Здесь все ребята из Лонкла, четырнадцать человек, - услышал я голос справа от себя.

Нок уже почти не дрожал, переохлаждение.

– Нужно всем собраться вместе, хоть както согреться.

– Тут перегородки, стальная сетка, не порвать.

– Я не вижу. Нок, посмотри, что у меня с глазами.

– Здесь темно, ничего не видно, - голос Нока слабел на глазах.

– Нок, ты замерзаешь.

– Ага, уже почти ничего не чувствую.

– Ложись рядом.

– Зачем.

– Попробую тебя согреть, не возражай.

– Но ведь ты же раненый.

– Я кому сказал.

Мальчишка попробовал подняться, но сведенные от холода мышцы ему не подчинились:

– Не могу.

Я с трудом перевернулся, приподнялся на локте искалеченной руки, а здоровой ухватил мальчишку за талию и потянул на себя, стараясь не уронить. Но на это у меня ушло столько сил, что я снова потерял сознание, но очевидно лишь на какое-то мгновение. Мальчишка весь был холодный, дыхание редкое и слабое, но, тем не менее, он был в сознании:

– Чувствую тепло, ты такой горячий, - едва слышно проговорил он, - почему ты такой горячий?

– Ты не поймешь.

– Это болезнь?

– Нет, не бойся… Пробуй двигать руками и ногами.

Своей целой рукой я растирал мальчишке спину, но это не очень-то помогало. Почувствовав, что тепло выходит из меня, я еще раз сконцентрировался и усилием воли подстегнул свой обмен веществ так, чтобы поднять температуру тела выше нормы. Прошел наверно не один час, прежде чем Нок начал согреваться. А, согреваясь, он уснул. Я согревал его, а думал о Риве. И передо мной стояла картина падающей на снег фигурки, на спине у которой, на фоне светлой куртки, алели два пятна. Но я почему-то не мог поверить, что этого мальчишки, который стал для меня почти что родным, больше нет. Мне вспоминался Рив в Гэзде, беспомощный и покалеченный, Рив на "Игле", Рив в Лонкле, Рив смеющийся, Рив серьезный, Рив чем-то обеспокоенный. И снова картина, где он падает на снег.

Нок начал стонать во сне. Я перевернул его спиною к себе и прижал поплотнее. Он так и не проснулся, а только притянул к груди коленки, сворачиваясь клубочком. Я нашел его холодные ладони и сжал в своей. Сейчас, как я понимал, ситуация сложилась почти что безнадежная. Я искалечен, нахожусь неизвестно где, и все свои последние резервы расходую на то, чтобы не замерзнуть самому, и не дать замерзнуть мальчишке, с которым лишь немного знаком, и которого судьба свела со мною, когда мне тяжело, как никогда. Через какое-то время мне показалось, что стало теплее, ненамного, но вполне ощутимо. И, начисто лишенный ориентира по времени, я толи уснул, толи снова потерял сознание. Очнулся я снова от холода и оттого, что Нок, прижимаясь ко мне, часто всхлипывал.

– Нок, ты не спишь?

– Нет… Никто ребят не отвечает. Никто из ребят.

Я прислушался и не уловил даже малейшего намека на дыхание, кроме своего и Нока. Мне было тяжело осознать то, что все пленники, кроме нас, погибли от холода. Ведь для латян, с их замедленным обменом веществ, такой холод смертелен. Протянув руку, я дотянулся до сетки. Прочная упругая сталь, и не мне в таком состоянии пытаться ее порвать. Я до скрипа сжал зубы, и мне самому захотелось заплакать, по этим без всякой вины погибшим ребятам. Погибшим безо всякой борьбы и надежды на спасение. Но заплакать я не мог, сам не знаю почему. Не могу сказать, сколько прошло времени, оно в этом холоде и темноте казалось бесконечным, но наверно не меньше двух суток без каких бы то ни было перемен.

Окончилось это несильным толчком. Потом, через какое-то время послышался шум шагов и скрип металла. Потом появился свет, я увидел его через спекшиеся веки, и услышал голоса. Говорили двое. Один голос был грубый и надтреснутый, другой же визгливый и неприятно-режущий. Обладатель визгливого голоса говорил по вакски:

– И что же ты привез, полный груз мороженых трупов, когда было нужно всего лишь двух человек, а их-то вы и не нашли.

– Корабль не предназначен для такого холода…

– Молчать, это ты ни для чего не предназначен. Ты еще у меня отправишься перебирать дерьмо рабов.