Дюма - Максим Чертанов

— Мюнье, разве вы не слышали, что ваше место не здесь, тут вас не хотят терпеть!

Стоило Пьеру Мюнье поднять свою мощную руку на толстяка, так грубо разговаривавшего с ним, и он сокрушил бы того одним ударом. Вместо этого Мюнье ничего не ответил; растерянно подняв голову и встретив взгляд своего собеседника, он смущенно отвел от него глаза…»

Мюнье не бедняк и не раб, он сам плантатор, у него 200 рабов, он образован, но он все равно не человек. Его прогоняют, продолжают оскорблять, и он ничем не может ответить: «Чувствуя, что у него нет ни сил, ни воли сражаться с бесчеловечным предрассудком, он решил обезоружить противников тем, что старался возвеличить свой род неизменным смирением и безграничной покорностью». Англичане победили, Мюнье отправил сыновей учиться во Францию, старший, Жак, сбежал, стал пиратом и работорговцем, а младший, Жорж, получил образование. Спустя 14 лет Жорж вернулся: лощеный джентльмен, кожа белая, никто в нем мулата не признает, но как узнают о его происхождении — он перестает быть человеком. «Глубокая обида, жившая в груди с ранних лет, заставила его ненавидеть белых, презиравших его, и относиться с пренебрежением к мулатам, которые терпели подобного рода унижения. Потому он твердо решил в отличие от отца избрать иной образ жизни и смело противостоять абсурду расовых предубеждений. Он готов был сразиться с расистами, как Геркулес с Антеем». Полюбил девушку, и она его, отец отказывает в ее руке, приезжает Жак, у него все просто: украсть девушку. Но тут к Жоржу приходит раб Лайза и предлагает поднять восстание рабов. Жорж обсуждает идею с братом:

«— Вот что: через неделю эти белые господа, которые презирают меня, угрожают мне, хотят отхлестать меня, как беглого негра, будут кланяться мне в ноги.

— Небольшое восстание, я понимаю, — сказал Жак, — но это было бы возможно, если бы на острове насчитывалось хотя бы две тысячи воинов… кто поддержит твое восстание?

— Десять тысяч рабов, которым надоело повиноваться, которые теперь сами хотят командовать.

— Да что ты, негры, я их хорошо знаю, я ими торгую; они легко переносят жару, могут насытиться бананом, выносливы в труде, им присущи многие хорошие черты, я не хочу обесценивать свой товар, но, как тебе сказать, — они плохие солдаты, ведь как раз сегодня на скачках губернатор интересовался моим мнением о неграх. Он мне сказал: „Послушайте, капитан Ван ден Брок, вы много путешествовали, мне представляется, что вы проницательный наблюдатель, как бы вы поступили, если бы были губернатором острова, а на нем произошло бы восстание негров?“

— И что ты ответил?

— Я сказал: „Милорд, я расставил бы сотню открытых бочек с вином на улицах, по которым должны пройти негры, а сам пошел бы спать, оставив ключ в дверях“.

Жорж до крови закусил губу».

Губернатор, очередная версия «доброго царя», отговаривает Жоржа от решительных действий, обещает руку девушки, но тот уже не может отступить, и они с Лайзой поднимают восстание. Оно провалилось, его вот-вот казнят, но его спасает Жак. Так почему провалилось восстание? «Негры двинулись на Порт-Луи словно лавина, издавая воинственные и яростные крики. Но, войдя в город, они увидели, что улицы освещены и повсюду стоят бочки с вином. Это был неодолимый соблазн. Некоторое время их удерживали боязнь, что вино отравлено, а также приказ Лайзы. Вскоре, однако, природная страсть одержала верх над дисциплиной и даже над страхом; несколько человек бросились к бочкам и начали пить. Буйная радость смельчаков увлекла всю толпу негров, началось повальное пьянство; огромное множество невольников, которые могли бы захватить Порт-Луи, мгновенно рассеялось и, окружив бочки, принялось с радостным бешенством поглощать водку, ром, арак — эту вечную отраву рабов, при виде которой негры, не в силах устоять перед соблазном, готовы продать детей, отца, мать, наконец самих себя… Глядя на ужасное зрелище, Мюнье не сомневался более в трагическом исходе восстания; он вспомнил наставления Жака, и ему стало стыдно. И с этими людьми он надеялся изменить жизнь негров на острове, добиться их освобождения от гнета рабства, в котором они пребывали в течение двух веков! Чего же он добился? Вот они, пьяные, распевают песни, танцуют, веселятся, ни о чем другом не думают; триста солдат смогли бы теперь отвести на плантации и заставить работать этих опустившихся, распоясавшихся десять тысяч негров! Итак, длительный этап самовоспитания оказался напрасным; изучение собственных сил, сердца, личных возможностей было бесполезным; превосходство характера, ниспосланное богом, житейский опыт — все потерпело крах перед торжеством инстинкта расы, увлеченной алкоголем и пренебрегшей свободой».

Будь Дюма американцем, его роман вызвал бы куда больше претензий, чем «Гекльберри Финн». Откуда такое пренебрежительное отношение к «своим»? Хотя какие они ему «свои»? Он француз, в колониях не жил, рабом не был. У его родителей и у него самого было несколько слуг-негров: милые бездельники. Кроме того, он читал ужасные подробности о восстании на Гаити… Ну, стали там независимыми от белых. А толку? Перевороты и диктатуры. Хуже того, в 1822 году Гаити захватил соседнюю, тоже только что освободившуюся страну, республику Сан-Доминго, и каждый второй объявлял себя императором, и были жестокость и бестолковость…

Зимой пристроить «Жоржа» не удалось, «Сильвандир» — тоже; не завершив их, он начал другие работы. Комедия «Школа принцев» с Луи Лефевром. Мистический роман «Альбина» (позднее переименован в «Замок Эпштейнов»), основанный на немецких легендах, никакой политики, никаких негров, «Парижское обозрение» печатало его с 4 июня по 16 июля 1843 года, туда же взяли «Фернанду», роман о куртизанке, перевоспитавшейся под влиянием любви (как считают литературоведы, переделка романа Ипполита Оже «Олимпия», но это вряд ли: так нагло у знакомых никто сюжетов не крал, скорее просто похоже). «Алхимика XIX века», беллетризованную биографию химика и композитора де Руоза, к чьим операм Дюма писал либретто, взяло издательство «Дюмон». «Сесиль, или Свадебное платье», сентиментальный роман с самоубийством, опубликовал журнал «Мода». «Жорж» вышел 1 апреля в «Дюмон», никого не заинтересовал, принес убытки. Зато Французский театр принял «Барышень из Сен-Сира». Молодой Ханс Кристиан Андерсен, в марте приехавший в Париж, наблюдал Дюма в тот период: «Жизнерадостного Александра Дюма я заставал обычно в постели, хотя бы было и далеко за полдень. У постели всегда стоял столик с письменными принадлежностями — он как раз писал новую драму. Однажды, когда я пришел к нему и застал его опять в таком же положении, он приветливо кивнул мне головой и сказал: „Посидите минутку — у меня как раз с визитом моя муза, но она сейчас уйдет!“ И он продолжал писать, громко разговаривая с самим собою. Наконец он воскликнул: „Vivat!“, выпрыгнул из постели и сказал: „Третий акт готов!“ …Однажды он целый вечер водил меня по театрам… Мы побывали в „Пале-Рояле“… а потом пошли по бульвару к театру „Порт-Сен-Мартен“. „Теперь можно заглянуть в царство коротких юбок! — сказал Дюма. — Зайти, что ли, туда?“ Мы зашли и очутились среди кулис и декораций, как будто попали в сказочное царство, где царили шум, гам, толкотня машинистов, хористов и танцовщиц. Дюма был моим путеводителем в этом закулисном лабиринте. На обратном пути домой нас остановил на бульваре какой-то юноша. „Это мой сын! — сказал Дюма. — Я обзавелся им, когда мне было 18 лет, теперь он в таких же летах, а у него еще нет сына!“».