Возвращение в эмиграцию. Книга первая - Ариадна Васильева

За день до начала спектакля Сережа стал оказывать Машке особое внимание, а я делала вид, будто дуюсь. Настенька приняла все за чистую монету, смотрела на Сережу большими удивленными глазами, потом бежала к Маше, пыталась усовестить подругу, мол, что ты делаешь, разрушаешь такую дружную семью. После ужина пошел слух, будто Гауф чуть не подрался с Улановым, и лагерь загудел, как улей. Большинство непосвященных всерьез расстроились. У нас прежде никогда не бывало никаких скандалов. Напряжение держалось всю следующую половину дня. Наконец наступила развязка.

В сонный послеобеденный час в тишине лагеря раздался выстрел! Поднялась дикая паника. Из палаток, путаясь в простынях, выскакивали полуголые люди и мчались по направлению к кухне. Там, распластавшись во всю длину богатырского тела, картинно раскинув руки, лежал Андрей Гауф.

Почему Андрей согласился участвовать в представлении, для многих осталось загадкой. Он был медлителен, немного тугодум, к театрализованным розыгрышам совершенно не приспособлен. Об этом может свидетельствовать один случай.

…Здесь же, в Кавалер, местные власти решили устроить конкурс мужской красоты. Мы по очереди перебрали всех своих богатырей — Панкрата, Славика Понаровского… да что говорить, здоровых и крепких ребят было много. Много здесь было крепкой русской косточки. Выбор остановили на Андрюше.

— Смотри, — предупреждал его Марк, — ни в коем случае не высовывайся вперед. Пусть выходят французы, сколько их там будет. А ты надень какой-нибудь свитерок навыпуск, и чтобы ни одна собака не догадалась, что у тебя под ним. Ты понял?

— Понял, — ответил Гауф, и мы повели его на конкурс мужской красоты.

Все расселись на длинных скамейках перед летней эстрадой. Появился конферансье и пояснил, для чего здесь собралась столь почтенная и представительная публика. Победителю определили почетный приз, были названы имена участников. Затем конферансье убрался, и наступила небольшая пауза. Марк через Сережу наклонился к Насте что-то сказать, а когда выпрямился… на эстраде, во всей красе, в плотно облегающих плавках, стоял Гауф. Публика разразилась аплодисментами, все стали ждать продолжения состязания. Раз первым вышел такой бесподобный атлет, что же последует дальше! Но дальше ничего не последовало. Никто не вышел, никто не рискнул показаться после русского богатыря. Конкурс закончился.

Вручение приза и сам факт такой выдающейся победы — все было лестно. Однако Марк, не получивший полного удовольствия, ругался, на чем свет:

— Я же просил, я втолковывал — не лезь вперед! А ты…

И вот теперь несчастный Андрюша, любимец спортгруппы, неподвижно лежал на желтом песке. Несколько поодаль Марк и Олег со зверскими рожами выкручивали Сереже руки, отнимали заржавленный пистолет. Красинский приникал к бездыханному телу, пытаясь расслышать биение сердца, в толпе слышались рыдания, Маша билась в истерике, где-то кричали доктора, Виктор Пащенко терзал стартер, пытаясь завести машину, а она, как и положено было по сценарию, не заводилась. Затравленного убийцу волокли в палатку под арест, выбирали пять караульщиков, беспощадных и обозленных. Маша рвалась к Андрею:

— Пустите меня! Пустите меня! Я так любила его! Это я во всем виновата! Как же я без него буду жить!!!

На этой реплике Андрей ожил. Сел и стал смотреть на всех детскими глазами: а чего это вы все собрались?

— Вот сволочи! — плеснула руками зареванная Машка и грохнулась в обморок.

Когда все закончилось — Машу отлили морской водой, а добровольным караульщикам предъявили живого и невредимого Гауфа, — выяснилось, что добрая половина лагеря была посвящена и знала истину. Это вызвало справедливый гнев Маши. Как это я, ее лучшая подруга, не предупредила и позволила при всех свалять такую дурочку. И в любви к Гауфу публично признаться, и в обморок завалиться.

Впрочем, она недолго держала на сердце обиду. Вечером они с Андрюшей мирно гуляли по пляжу, а через несколько лет благополучно поженились.

В августе погостить к младороссам приехал Великий князь Дмитрий Павлович. Он провел с нами пару дней, ел неприхотливую нашу еду, страстно болел на волейбольных состязаниях, а в последний вечер после бесконечных приставаний и просьб рассказал, как они с Феликсом Юсуповым и доктором Пуришкевичем убивали Распутина. Рассказывал скупо, хмурил красиво очерченные брови. Кончил, болезненно сморщился, несколько минут в полной тишине смотрел в землю и вдруг поднялся и ушел в специально отведенную ему палатку.

Мне потом несколько ночей подряд снился отравленный, но все еще живой и страшный Распутин. В него стреляли, он падал, поднимался и шел на меня. В него снова стреляли, он снова падал, поднимался и никак не хотел окончательно умирать.

15

У Спасских. — «Княгиня плачут». — Похищение Миллера. — Бетти. — В Альпах. — Слухи о войне. — В Париже все спокойно

События предвоенных лет в моей памяти перепутались. Жизнь была слишком однообразна, и никакие, даже самые веселые, поездки к морю не нарушали ее монотонного течения. Вот разве что тридцать шестой год запомнился из-за Петиной свадьбы и Марининого неожиданного замужества. Она вышла за француза и уехала в Алжир, где муж ее работал по контракту в большой строительной корпорации.

В том же году Сережа устроился поваром в пансион отца Спасского. Был такой довольно известный в эмиграции священник. Пансионом заправляла его жена Тамара. Жили в нем и кормились разные люди, в основном состарившаяся знать. Ну, и, конечно же, не обходилось без курьезов.

Жила в пансионе княгиня В***. Дряхлая старушенция и слышать не желала о произошедшем в России перевороте. За ней ходила горничная, прикатившая в эмиграцию за госпожой. Единственный взрослый сын княгини жил бедно, шоферил и пытался сделать все возможное, чтобы не нарушать покоя матушки.

И вот заказывает однажды княгиня на обед пюре с курицей. Чего проще! Сварил Сережа симпатичную курочку, отрезал от нее толстенькую ножку, намял картошечки с маслом и отправил наверх в комнату княгини. Через минуту возвращается горничная и объявляет:

— Княгиня не кушают, плачут. Не так приготовлено.

— А как надо?

— Не сказывают.

Сережа подумал, покрутил тарелку, нарезал курицу кусочками, подогрел и вспушил пюре.

Снова бежит горничная:

— Княгиня не кушают, плачут.

Что ты будешь делать! И ведь, главное, как ее иначе приготовить, отварную курицу с пюре? А упрямая старуха грозится в рот ни крошки не брать, пока не приготовят, как положено. Пришлось вызвать сына. Приехал князь, злой, как черт.

— Опять матушка колобродит!

Встали оба над тарелкой с остывшей курицей, смотрели, смотрели, князь развел руками.

— Ей-богу, не знаю, какого рожна ей нужно!

Отправился к матушке, стал упрашивать отведать пюре с курицей или хотя бы намекнуть, как она хочет, чтобы ей приготовили. С соусом, прижарить или еще как. Но добился князь одного: княгиня потребовала, чтобы он немедленно вез ее в Россию, раз в Париже так бессовестно с нею обращаются.

Возвратился князь в кухню, долго мерил ее длинными породистыми ногами, и вдруг его осенило. Хлопнул себя по лбу, побежал звонить бывшему дворецкому княгини. Тут все и выяснилось.

Курицу полагалось трижды пропустить через мясорубку. Полученный фарш растереть в ступке, а уж потом все смешать с обыкновенным пюре.

Это было незамедлительно исполнено, княгиня с удовольствием откушали, успокоенный сын отправился ловить пассажиров, а это «не кушают, плачут» у Сережи прижилось. Я раз приболела, потеряла аппетит, не хотелось ни супу, ни приготовленного специально для меня винегрета, так он извел прямо. Бегал по комнате с тарелкой, торкался во все углы и причитал с дурашливым видом:

— Ох, божечки мои, что делать! Княгиня не кушают, плачут! Плачут княгиня и не кушают! Божечки мои, ох, ох, ох!

Пришлось есть.

В тридцать седьмом году Спасские прогорели, Сережа остался без работы.

Все томились, настроение было подавленное, даже притихшая и смирившаяся мама и та вскричала однажды:

— Господи, хоть бы случилось что! Хоть потоп, хоть землетрясение!

— В Париже не бывает землетрясений, — рассеянно отозвался Саша, не отрываясь от газеты, — а потоп для чего понадобился?

— Надоело так жить. Без сюжета.

— Вон, Миллера[41] украли, чем не сюжет?

Да, это был таинственный и трагический сюжет. Тридцать седьмой год ознаменовался для эмиграции новым загадочным исчезновением главы Российского общевоинского союза. Только теперь это был семидесятилетний генерал Миллер. Как и его предшественник, генерал Кутепов, он не вернулся домой, его искали и не нашли. Но, написанный рукой Миллера, остался на столе клочок бумаги. Из него следовало, что местонахождение главы РОВС известно некому Скоблину, одному из заметных деятелей Общевоинского союза. Скоблина призвали к ответу, он обещал прояснить ситуацию — и тоже бесследно исчез. Тогда французские власти арестовали жену Скоблина — знаменитую Плевицкую. В таинственной истории тогда не разобрались.