Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

А в почтовом ящике даже писем никаких не оказалось.

Папино усталое отвращение от того, что их миссия оказалось бессмысленной, было бы очевидно для каждого, но все же он, с выбившимися из-под шапки потными волосами, оперся на лопату и улыбнулся Джейкобу; оба они были покрыты тяжелым снегом с ног до головы.

— Признайся честно. Что тебе больше нравится: вот так работать или сидеть в школе?

Сомнений не было.

— Вот так работать.

— Тебе светит большое будущее в деле копания канав, — поддразнил его папа. По крайней мере, Джейкоб надеялся, что он дразнится. Но потом папа чуть тише добавил: — И мне тоже.

Он не понимал. Дело было не в том, что Джейкобу тяжело было учиться. Наоборот, учеба давалась ему легко. Иногда она даже была интересной.

Однако в школе постоянно приходилось следить за всем, что ты делаешь, за всем, что говоришь, потому что малейшую ошибку гарантированно использовали против тебя. Твоя жизнь могла рухнуть во время самого обычного завтрака. Если у кого-нибудь был при себе телефон с камерой, этот момент запечатлевался навечно. Он мог пережить тебя.

Джейкобу уже казалось, что этот мир обречен достаться Расселам Бернсам, потому что они, хоть и были тупыми, брали числом, у них было бесконечное количество подвидов, и когда ты заглядывал им в глаза, то видел, как мало за ними скрыто. Они ничего не чувствовали и ни о чем не беспокоились. Ты либо был их добычей, либо стоял у них на дороге.

И они еще только разогревались.

Фиона выскочила на крыльцо и прокричала через заваленный белым двор, что мама сделала для всех горячий шоколад и говорит, чтобы они поторопились, а то она отдаст его свиньям. Это была любимая мамина шутка. Свиней они не держали. Но Фиона этого, кажется, не понимала. Для нее угроза была реальна. Впрочем, свиньи и впрямь существовали; просто она с ними еще не сталкивалась.

— А ты не пойдешь? — спросил Джейкоб через плечо, когда понял, что к дому направился только он один.

И вдруг заметил, что отец смотрит на дверь их дома так, словно она вела в гробницу.

Папа покачал головой:

— У меня есть тут еще кое-какие дела.

Какими бы ни были эти дела, он явно не торопился за них приниматься. Джейкоб смотрел на него в окно с кружкой в руке — пальцы у него все еще покалывало, а ноги были холодные, — попивал горяченный какао и видел, что папа стоит не двигаясь на дальнем конце двора, границы которого стер снег. Он тоже куда-то смотрел, опираясь на лопату, как будто на трость.

Зима странно на него влияла, особенно февраль. Быть может, он устремлял взгляд не совсем в верном направлении, но Джейкоб предполагал, что папа, тем не менее, видит Финляндию.

Он принес домой эту историю пару лет назад — свою новую любимую историю о создании альбома. Какая-то финская группа арендовала большой охотничий дом, к которому прилагалась сауна, потому что в Финляндии, судя по всему, вообще не было ни одного места без сауны. Они уехали туда в начале месяца, прихватив с собой инструменты, записывающую аппаратуру и месячный запас еды и водки, а под конец уехали оттуда с готовым альбомом.

Мне кажется, сказал папа, что это идеальный способ провести февраль.

С тех пор это было его мерилом, с которым он сравнивал все остальное.

Поэтому, когда папа был рядом, но мысли его блуждали где-то еще, Джейкоб думал об этом так: «Он уехал в Финляндию».

На следующее утро снег поравнялся с крыльцом. Он лежал на елях тяжелым грузом, и они сгибались как люди, которые так ослабли, что не могли больше поднять головы. Начались выходные, а снег и не думал прекращаться. Ведущие новостей, похоже, стеснялись того, что до сих пор вынуждены пользоваться ярлыком «СНЕГОПОКАЛИПСИС», который теперь смотрелся нелепо, как детский пластырь на кровоточащей ране, а еще, кажется, злились на синоптика. Как он мог такое пропустить? Снегопад ведь должен был продлиться всего два дня.

Дома тоже случилась беда: у них закончился кофе. Это могло показаться пустяком лишь тому, кто никогда не видел, как мама пытается пережить без него утро.

«Сделай что-нибудь», — читалось во взгляде, который она адресовала папе. «СДЕЛАЙ что-нибудь».

Он оделся потеплее и спустился по холму к дому Креншоу, которые были теперь не просто ближайшими их соседями, но и единственными видимыми — все, что за их домом, скрывала завеса метели. Папа долго до них добирался, а когда он подошел к их двери, его едва можно было разглядеть. В дом его не пригласили, а потом он так же долго возвращался обратно.

Даже когда папа пробирался сквозь снег, в его походке чувствовалась злость. Ветер и холод оставили на его лице отметины — белые, как воск, пятна и красные трещинки.

— Стю говорит, у них тоже кофе кончился, — сказал он. — Так и хотелось у него спросить: а что это за запахи, черт возьми, доносятся у тебя из-за спины? Что, вы теперь кофейные благовония поутру жжете? Говнюк.

Глаза Фионы выпучились от изумления и наполнились беспокойством, как будто она, и только она, могла что-то сделать, чтобы все исправилось. «Ты ничего не сможешь сделать», — однажды Джейкобу придется ей сказать, хотя к тому времени, когда сестра готова будет это услышать, она и сама уже может сообразить.

После еще одного дня снегопада, когда им все сложнее было найти, чем себя занять — если они не расчищали снег, или не стряхивали его с елей, до которых все труднее было добраться, или не соскребали его с крыши над крыльцом, высунувшись в окно второго этажа, — Джейкоб подошел к маме, которая сосредоточенно производила инвентаризацию продуктов в кухонном шкафу, что-то подсчитывая на пальцах.

— Это ведь не тот снег, да? — спросил он с середины кухни.

Ему пришлось повторить это еще раз, прежде чем мама перестала смотреть на него так, будто он спрашивал о чем-то вроде погоды на Марсе. Но это была фраза, которую она сама повторяла ежегодно, и с последнего раза прошло всего несколько недель.

Каждое Рождество она любила читать им маленькую книжку под названием «Детство. Рождество. Уэльс», потому что ее когда-то читала ей ее собственная мама. Когда Фиона подросла достаточно, чтобы что-то понимать, то первую пару лет она думала, что это будет история про детей, встречающих Рождество у эльфов, и неизбежно оставалась разочарованной.

У Джейкоба и у самого ушло несколько лет на то, чтобы разобраться, о чем этот рассказ, потому что человек, написавший его, очень редко объяснял, что имеет в виду. Он очень старательно это прикрывал, но теперь Джейкобу казалось, что имеет смысл попытаться уследить за его мыслями.

«Нет, это не тот снег, — говорил он мальчику, который считал, что снег минувших лет ничем не отличался от нынешнего. — Наш снег не так вот просто-напросто лили с неба из ведер с белилами, он стлался шалью из-под земли, он выплывал, он вытекал из древесных стволов, и побегов, и веток; и все крыши за ночь порастали нежным и снежным мхом…»[14]

Джейкоб боялся, что это тоже не тот снег.

— С чего ты взял? — наконец спросила мама.

«Вечные, с самой среды» — так тот писатель говорил о снегах минувших лет. Тому снегу, что шел сейчас, это описание очень подходило.

— Это просто рассказ. Просто способ потрепаться о том, что вещи кажутся иными, когда ты — ребенок. На улице просто сильная метель. Снег есть снег.

Вот только было очевидно, что мама и сама ни на секунду не верит ни единому своему слову. Родители всегда пичкают тебя самой неубедительной ложью, когда важнее всего — быть с тобой откровенными.

А снег все падал с небес. Или поднимался снизу, или рвался изнутри, или еще откуда-то брался — неважно.

К вечеру воскресенья — обычно это было самое время сетовать на неизбежность того, что через несколько часов тебе снова идти в школу, — Джейкоб заметил, что в доме Креншоу не горит свет. На следующее утро — днем это назвать было нельзя, потому что оно было лишь чуть более светлой версией удушливой ночи, — в дверь настойчиво позвонили.