И обратил свой гнев в книжную пыль... - Петер Вайдхаас

Все полученные сведения делового характера и по технике проведения международных выставок, собранные мною за время путешествия по Азии, я тут же передал по возвращении в дирекцию Франкфуртской книжной ярмарки и своему коллеге Шмидту-Браулю, который потом в течение двух лет занимался этим регионом и организовал там не одну выставку немецкой книги.

А я снова занялся своей работой, словно никуда и не уезжал. Какое-то время я еще удивлялся, что меня даже никто ни о чем не расспрашивает, не хочет узнать, что я видел, что пережил. Несколько сотен цветных слайдов, которые я нащелкал, чтобы рассказывать потом о выставке с иллюстрациями, никто не пожелал увидеть — ни в семье, ни на работе. Я вдруг понял, что моя деятельность неконкретна и неосязаема для моего общественного окружения. В дальнейшем я отучил себя от всякого ожидания интереса в этом отношении и совершенно перестал фотографировать во время поездок.

Только разве не живут в памяти запечатленные в кадре друзья, коллеги, родственники, семья, когда мы снимаем друг друга? Разве мы не демонстрируем этим, не рассказываем без конца, что делаем, о чем думаем, какие поступки совершаем, надеясь быть «оцененными» по достоинству? И разве этим «признанием» других не формируем свой собственный имидж? Подвергнутый критике со стороны или получивший признание, вызвавший зависть и восхищение окружающих, он постоянно претерпевает изменения. Однако только при этом бесконечном преображении и возможно формирование в человеческом сознании стабильного чувства собственного достоинства.

И я не очень также удивился, когда после своего путешествия установил, что все инородное, что доставляло мне в далеких краях такое наслаждение, и здесь продолжало жить во мне как бы против моей воли. Я уехал отсюда многие годы назад, чтобы понять и найти свою родину: Куда же я прибыл, где оказался в своих поисках пути «назад», в своем неутолимом желании быть частью этого национального пространства?

Глава 15

Год решений

В некоторых частях света, например в Латинской Америке, у меня складывалось иногда впечатление, что меня принимают за своего, но в Азии эти иллюзии оказались разбитыми.

А что в Германии? Здесь я угнездился с семьей, которая не смогла интегрироваться в чужеродную для нее среду, и я все время чувствовал необжитость своего «дома», да и с несчастной родиной меня связывали в конце концов только непрочные узы контракта о найме на работу, по условиям которого я опять же чаще находился на чужбине.

Напуганный собственными мыслями, я на мгновение оторвался от целеустремленной ответственности безупречного исполнения долга и с ужасом констатировал, что сбился с верно взятого, как мне казалось, следа.

Я хотел вернуться назад, в страну «своих корней». Я верил, что это возможно, нужно только овладеть «приличной» профессией. И тогда я окажусь «внутри», найду свое место. Но на поверку оказалось, что настойчивое и страстное желание моей юности — «находиться снаружи» — так и не стало лишь эпизодом моей биографии.

Как нельзя было сделать так, чтобы не было Аушвица, так и тому, для кого Аушвиц стал частью его прожитой жизни, отрезком его истории, нельзя было просто взять и прошмыгнуть «мимо» него назад. Аушвиц разрушил иллюзии, будто жизнь может снова стать такой, какой была «до того». Разрушено было изначальное, прирожденное доверие к родине, с тех пор каждый двигался дальше как по скользкому льду, тонким слоем прикрывавшему затаившиеся в глубине чудовищные свойства человеческой натуры.

Я не мог чувствовать эту страну своим домом, находиться среди этих людей, открывших полный ужасов и бед «ящик Пандоры» и убивших тем самым веру в духовно-культурное предназначение человека.

Поэтому я так и поступал, прежде чем осознал все это, — инстинктивно искал другую почву, надеясь укорениться там, быть принятым за своего, интегрироваться в другое общество. Все мои усилия в Дании, попытка создания собственной «иностранной» семьи, маниакальное стремление добиться тесного и глубокого контакта с людьми других стран, куда меня забрасывала деловая активность, стали мне вдруг разом понятны.

А если все это так, тогда что я здесь делаю? Не лучше ли, действуя последовательно, сделать решительный шаг и перебраться в другую культурную среду? Разве не находил я всегда радушного приема в Латинской Америке? Может, раз и навсегда порвать наконец с этим желанием обрести свою немецкую идентичность?

Я уже не верил так непоколебимо в безоблачное будущее и не был таким отчаянным романтиком, как еще несколько лет назад. Меня мучили сомнения, смогу ли я сжечь все мосты и уехать со своей семьей в Латинскую Америку.

Может, во всем виновата та непримиримая позиция конфронтации, которую я занимал по отношению к своей латиноамериканской жене весь франкфуртский период? Однако я опасался и того, что попаду «там», за океаном, с явными чертами немецкого характера и немецким менталитетом, который невозможно скрыть, в изоляцию и окажусь в полном одиночестве.

Но решение все равно надо было принимать, потому что поездка в Азию показала мне, что длительного пребывания в таком зыбком пространстве — между «внутри» и «вне» — я долго не выдержу. Я хотел определенности, четкого решения, но не хотел принимать его с кондачка. Тайком я все время искал аргументы «за» и «против».

И вдруг мне представилась великолепная возможность досконально изучить проблему еще раз на месте — мне предложили разведывательную командировку в Мексику. Кроме того, нужно было отследить все возможности проведения выставок в странах, расположенных в Андах, а также в Центральной Америке. Я с радостью ухватился за этот шанс. Мне хотелось попристальнее изучить этот континент, поближе познакомиться с ним, как со своей потенциальной родиной, и я решил, что буду передвигаться там только по суше.

Опыт поездки в Азию явился для меня своеобразным толчком: чем дольше и интенсивнее раздумывал я по поводу своего вечного неудовольствия, возникавших в связи с этим проблем и тяги ко всему чужому, тем четче осознавал, что в моей жизни грядут перемены. Я не мог и не хотел работать и дальше в этой фирме. Мне опять хотелось отправиться куда-нибудь в дальний путь. Куда, я еще не знал. Но мне становилось все яснее, что работа здесь и то, чем я занимался прошедшие пять лет, не могут составить мое будущее. «Уж так и быть», еще только вот эту последнюю большую поездку в Латинскую Америку я готов «для них» сделать, а потом — прощайте! Надо только постараться не запустить до тех пор свои ежедневные дела. И я с внутренним ожесточением продолжал усердно отдаваться своей работе в отделе зарубежных выставок при Франкфуртской книжной ярмарке.