Деловые письма. Великий русский физик о насущном - Пётр Леонидович Капица

Вы продлили пребывание Пирсона у нас еще на один семестр. Я не думаю, что он мне понадобится еще после этого срока. У нас есть теперь два хорошо подготовленных человека, которые могут приступить к работе с ожижителями, а Пирсон в ближайшие три месяца закончит новый гелиевый ожижитель, который будет намного более мощный, чем наш прежний. Он будет давать около 6–9 литров в час (я надеюсь) и будет значительно проще в управлении. Все части уже сделаны, и нам осталось только собрать их вместе. Новый тип детандера также представляется весьма многообещающим. Если мы действительно будем получать так много жидкого гелия, то у меня есть идея, как заставить адиабатическую установку работать по магнитному принципу, чтобы получать значительно более низкие температуры. Сделать это с малым количеством гелия было бы, конечно, трудно.

Шёнберг прибыл несколько дней назад и теперь собирает всю свою аппаратуру.

Семья моя в порядке. Лето было очень хорошее, было много солнца, и оба мальчика сильно загорели и были здоровы. Питер ходит в школу и относится к этому очень серьезно, но ему немножко тяжело начинать занятия с новым языком.

Хотелось бы совершить небольшую прогулку по свету, посмотреть французскую выставку[170], навестить Вас в Кембридже. Это совершеннейший идиотизм – то, как нас, русских ученых, маринуют тут. И люди, по-видимому, не понимают, как это плохо для развития нашей науки. Но я, наверное, буду последним, кому будет разрешено выехать за границу.

Дирак и Бор рассказывали мне о Вас, и я очень о Вас скучаю. Может быть, когда-нибудь Вами овладеет извечная страсть Вашей великой нации к путешествиям и Вы приедете навестить нас здесь? Все можно было бы устроить самым тихим образом, без каких-либо лекций и пр.

Надеюсь, что Вы хорошо отдохнули летом и снова со всей энергией возьметесь за работу. Пожалуйста, пишите мне, это такое для меня утешение – получать вести о Вас и Кембридже. Надеюсь, что смогу писать Вам чаще, теперь это делать легче, поскольку мы вернулись в город и я могу найти покой в моем кабинете.

Я представляю, что все Ваши внуки стали совсем взрослыми и Вы скоро можете стать прадедушкой.

Передайте, пожалуйста, привет от меня леди Резерфорд. Анна просит меня передать Вам и леди Резерфорд свои лучшие пожелания.

«Дорогой Бор»

Кембридж, 15 ноября 1933 г.

Дорогой Бор!

Дирак по Вашей просьбе только что рассказал мне о трудностях с Гамовым. Мне кажется, что для любого человека лучше всего работать в той стране и в тех условиях, которые нравятся ему больше всего. Вот почему я думаю, что если бы Гамову удалось найти место, то для него лучше всего было бы работать за границей. Особенно потому, что сейчас в России делается мало экспериментальной или теоретической работы по ядру, и способности Гамова были бы значительно лучше использованы за рубежом. Да и характер у Гамова такой, что успешнее всего он работает тогда, когда у него есть широкий круг общения.

Невозвращение Гамова в Россию чрезвычайно затруднит получение разрешений на выезд для тех молодых русских физиков, которые хотели бы учиться за границей. Это представляется мне основным доводом против подобного шага. Сейчас примерно десять молодых физиков хотели бы выехать за границу, и этот вопрос рассматривается в настоящее время. Но если Гамов останется в Европе без разрешения русского правительства, это очень им повредит.

Нильс Хенрик Давид Бор (1885–1962) – датский физик-теоретик и общественный деятель, один из создателей современной физики

На мой взгляд, выйти из этого затруднительного положения можно только одним способом – на пребывание Гамова в Европе надо получить разрешение в России. А чтобы добиться этого, надо, чтобы Гамов получил служебный отпуск хотя бы на год. На второй год получить разрешение будет легче. И так действовать до тех пор, пока его отсутствие не станет походить на хроническое заболевание, к которому уже привыкли! Думаю, что и для самого Гамова подобное решение было бы наилучшим – из-за его переменчивого характера: через год или два он может передумать, жена его может затосковать по родине, поскольку это ее первая поездка за границу. А так мосты не будут им сожжены.

Мне кажется, что добиться такого отпуска можно было бы через Иоффе. Я убежден, что Иоффе достаточно влиятелен, чтобы устроить это, если найти к нему правильный подход. Если бы Вы, например, обратились к Иоффе, я убежден, что он сделал бы все возможное, чтобы пойти навстречу Вашим пожеланиям. Можно было бы позвонить ему из Копенгагена. Я уже звонил из Кембриджа в Ленинград и нашел этот способ вполне удовлетворительным. <…>

Дирак мне сказал, что, может быть, Вы сами поедете в Россию. Тогда Вы могли бы обсудить этот вопрос с Иоффе со всей откровенностью.

Грустно все-таки очень, что такая сейчас политическая обстановка, что страна, претендующая на то, что является самой интернациональной в мире, ставит на деле своих граждан в такое положение, что им очень трудно посещать другие страны. Я сожалею, что так сейчас сложились условия, но я рад, что могу сказать, что они быстро меняются к лучшему.

Самый теплый привет от меня Вам и г-же Бор.

Искренне Ваш П. Капица

Москва, 20 октября 1936 г.

Дорогой Бор!

Я был очень рад получить Ваше письмо, и мне было приятно узнать, что Вам правится портрет Резерфорда[171]. Удивительно, насколько разными могут быть мнения людей о произведении искусства. Помните, как нелегко было мне спасти этот портрет от изгнания и как Ваше мнение решило исход дела?[172]

Мне кажется, что это очень хорошо, что в жизни нет какого-то одного, всеобщего вкуса. Расхождение во мнениях – один из самых мощных стимулов. Это та сила, которая двигает вперед культуру, искусство и науку. Жизнь была бы невыносимо скучна, если бы все думали одинаково.

Мне самому портрет нравится. Я разделяю Ваше восхищение и Вашу любовь к Резерфорду. Мне кажется, что портрет полон силы и он в какой-то степени передает ту поразительную способность гения Резерфорда упрощать все вопросы, извлекая самое существенное и важное, пренебрегая незначительным и второстепенным.

Георгий Антонович Гамов (1904–1968) – советский и американский физик-теоретик, астрофизик и популяризатор науки

За 13 лет моей жизни с Резерфордом я привязался к нему, и мне очень грустно оттого, что я лишен теперь возможности видеть его и разговаривать с ним, будучи ограниченным в