Великий перелом - Гарри Тeртлдав

С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф Сталин изменился в лице.

— Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, — сказал он.

Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. «Это ваш просчет», — словно говорил Сталин.

— Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, — ответил он.

— Да, но когда это произойдет? — строго спросил Сталин. — Эти так называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать быстрее, то пожалеют об этом — и вы тоже.

— А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, — сказал Молотов.

Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно лгали — просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать. Молотов продолжил:

— Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.

— Я слышал это обещание и прежде, — сказал Сталин. — Я уже устал от него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?

— Первая — к лету, — ответил Молотов.

При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.

— Работа в «колхозе» за последнее время привела к замечательному прогрессу, я рад доложить об этом.

— Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, — подчеркнуто сказал Сталин. — Я бы обрадовался еще больше, если бы это обернулось правдой.

— Так и будет, — сказал Молотов.

«Будет еще лучше». Но теперь он начал думать, что благодарить, очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в «колхоз 118» оказалось мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали — иногда очень болезненным образом, — насколько далеко отставала от капиталистического Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов, Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям советская программа наконец начала продвигаться.

— Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, — повторил Сталин, — рад и за вас, Вячеслав Михайлович.

— Служу Советскому Союзу! — сказал Молотов.

Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил стакан снова из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин. Если рабочие и крестьяне Советского Союза не получат вскоре бомбу из взрывчатого металла, то они получат нового комиссара иностранных дел. Будет виноват в провале именно он, а не старый друг Сталина из Грузии — Берия, Сталин не испытывал аллергии, когда писал «ВМН»[15] папках подследственных, намеченных к ликвидации.

— Когда у нас будет вторая бомба, товарищ генеральный секретарь, — сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с ним самим, если что-то сорвется, — я рекомендую использовать ее сразу же.

Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.

— Когда была первая бомба, вы возражали против ее использования. Почему теперь вы изменили мнение?

— Потому что когда мы использовали первую, мы не имели в резерве второй, и я боялся, что это станет очевидным, — ответил Молотов. — Но теперь, используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.

Поднялось еще одно облако неприятного дыма.

— В этом есть смысл, — сказал Сталин, медленно кивнув головой. — Это послужит предупреждением не только ящерам, это предостережет также и гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев. Неплохо, Вячеслав Михайлович.

— В первую очередь, как вы сказали, ящерам.

Это Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он не хотел показать Сталину свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен, что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд ли он мог обмануть Сталина. Он играл на эмоциях своих подчиненных, как на струнах скрипки, противопоставляя одного человека другому, как дирижер оркестра, развивающий расходящиеся темы.

— Помня о первой очереди, мы должны также помнить, что она не единственная. После того как ящеры заключат мир с Родиной… — Сталин остановился и мечтательно выпустил дым.

Молотов привык вслушиваться в тонкие нюансы речи генерального секретаря.

— После того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира?

— Товарищ народный комиссар — только для ваших ушей. Я не думаю, что это в наших силах, — сказал Сталин. — Мы будем использовать бомбы — если ученые соблаговолят дать их нам. Мы уничтожим скопления ящеров, какие сможем. Они, в свою очередь, уничтожат один из наших городов — это обмен ударами, который они практикуют. Победить на таких условиях мы не сможем. Наша цель теперь — убедить врагов, что они тоже не смогут победить, им достанутся только руины, если война продлится.

— В таком случае, какие условия вы намереваетесь предложить? — спросил Молотов.

«И как долго вы намерены считаться с ними?» — пришло ему в голову, но задать этот вопрос Сталину смелости не хватило. Генеральный секретарь был безжалостно прагматичен, он выжал все преимущества из пакта с Гитлером. Одного он не ожидал — что Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным.

— Я хочу изгнать их из СССР, — сказал Сталин, — за границы, которые существовали на 22 июня 1941 года. После этого можно вести переговоры обо всем. Пусть фашисты и капиталисты торгуются за свои страны. Если они потерпят неудачу, я не шевельну и пальцем, чтобы помочь им. Как вы знаете, они мне не помогают.

Молотов кивнул, соглашаясь с этим и одновременно обдумывая обоснованность решений генерального секретаря. Они соответствовали тем, которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой революции, к чему призывали троцкисты, Сталин сосредоточился на строительстве социализма в одной стране. Теперь он мог использовать этот же подход для строительства независимой державы людей.

— Ящеры — империалисты, — сказал Молотов. — Можно ли заставить их отступиться от их тщательно продуманной концепции завоевания? Вот мое главное сомнение, Иосиф Виссарионович.

— Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию.

По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то, что сказал. Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде он обладал властью, чтобы выполнить подобное, но не имел возможности. Физики дали ему такую возможность. Может ли главнокомандующий флотом ящеров сравниться с генеральным секретарем в силе характера? Единственными встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого уровня, были Ленин, Черчилль и Гитлер. Мог ли Атвар сравниться с ними? Сталин ставил на кон судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли.

Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина не было этой катастрофической недооценки Гитлера. Из-за этой ошибки он и СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы из взрывчатого металла, то не выживет ни он, ни Советский Союз, ни марксизм-ленинизм.

Как сказать Сталину об этих опасениях? Молотов выпил второй стакан водки. Он не видел выхода.

Глава 11

Снова на фронт. Если бы не долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс предпочел бы остаться в Денверском университете со своим, так сказать, вязаньем — другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в том, что умными могут быть не только ящеры.

Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь.

Омар Брэдли в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней, со своего наблюдательного пункта показал в сторону фронта и заявил:

— Генерал, мы бьем их, нет никакого сомнения. Они платят за каждый дюйм, который захватывают, — платят больше, чем могут себе позволить, если наши разведданные хотя бы отчасти правдивы. Мы бьем их, как уже я сказал, но они продолжают захватывать дюйм за дюймом, и мы этого больше допустить не можем. Вы поняли, что я сказал?

— Да, сэр, — ответил Гровс. — Мы собираемся использовать атомное устройство, чтобы остановить их.

— Или два. Или три. Сколько понадобится, — сказал Брэдли. — Они не должны прорваться в Денвер. Это теперь sine qua non[16].