Малыш 44 - Том Смит

Она вдруг увидела, как к ней приближается Василий, ведя за собой какого-то согбенного мужчину. И только когда до них осталось метров пять, Раиса узнала в мужчине своего супруга. Она в полном недоумении уставилась на Льва, ошеломленная произошедшей в нем переменой. Казалось, он постарел лет на десять. Что они с ним сделали? Когда Василий отпустил его, он едва не упал. Раиса поспешила подставить Льву плечо и заглянула в глаза. Он узнал ее. Она погладила его по щеке, потом коснулась лба:

— Лев?

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить, и губы у него мелко задрожали, когда он произнес одно-единственное слово:

— Раиса.

Она повернулась к Василию, который наблюдал за их встречей. Раиса разозлилась на себя за слезы, выступившие на глазах. А ведь этого он и добивался. Она сердито смахнула их, но они все текли и текли.

А Василий не мог скрыть своего разочарования. Не то чтобы он не получил того, на что рассчитывал. Он всегда получал то, чего хотел, и даже больше. Почему-то он ожидал, что момент его триумфа окажется более сладостным. Обращаясь к Раисе, он сказал:

— Обычно мужей и жен разлучают. Но я подумал, что вам захочется совершить это путешествие вместе, поэтому пусть это будет небольшим подарком от меня.

Разумеется, он вкладывал в свои слова иронически злой и насмешливый смысл, но они застряли у него в горле и не принесли удовлетворения. Он вдруг понял, что выглядит жалко в ее глазах. Всему виной было отсутствие реального сопротивления. Мужчина, которого он ненавидел так долго, превратился в ничтожество, слабое и безвольное. Вместо того чтобы ощутить себя сильным и торжествовать свою победу, Василий вдруг понял, что внутри у него что-то сломалось. Поэтому он оборвал заготовленную речь на полуслове и уставился на Льва. Что это за чувство? Неужели он испытывает нечто вроде привязанности к бывшему начальнику? Сама мысль показалась Василию нелепой и смехотворной: он ненавидел Льва всей душой.

Раисе уже был знаком этот взгляд Василия. Его ненависть была не профессиональной, она превратилась в навязчивую идею, подобно тому как безответная любовь сменяется чем-то ужасным и уродливым. И она вдруг решила, хотя не испытывала к нему ни малейшей жалости, что некогда и он был не лишен обычных человеческих чувств. Василий кивнул охраннику, и тот повел их к поезду.

Раиса помогла Льву подняться в вагон. Они стали последними заключенными, втиснувшимися в теплушку. За ними с грохотом закрылась раздвижная дверь. Она буквально физически ощутила, что из темноты на них устремлены сотни глаз.

Василий стоял на перроне, заложив руки за спину.

— Ты передал мои распоряжения?

Охранник кивнул.

— Они не доедут живыми до места назначения.

Сто восемьдесят километров к востоку от Москвы

Раиса и Лев скорчились у задней стенки вагона. Они сидели здесь с того самого момента, как поднялись в него вчера. Поскольку они оказались здесь последними, им пришлось довольствоваться единственным оставшимся свободным пространством. Все самые удобные места на трехъярусных деревянных полках, тянущихся вдоль стенок вагона, были давно заняты. На этих полках, представлявших собой доски шириной сантиметров тридцать, вповалку, как сельди в бочке, лежали по три человека, тесно прижавшись друг к другу. В этой ужасающей тесноте нечем было дышать. Льву и Раисе достался клочок свободного пространства возле дыры величиной с кулак, пробитой в полу, — туалета для всего вагона. Перегородки и занавески отсутствовали как таковые, и заключенным приходилось справлять нужду на виду у товарищей по несчастью. Лев и Раиса разместились менее чем в полуметре от зловонного отверстия.

Поначалу, оказавшись в жаркой и душной темноте, Раиса ощутила прилив неконтролируемого гнева. Случившееся казалось ей не просто несправедливым и ужасным — это была дикость, чья-то намеренная злая воля. Если их везут в лагеря на работу, то почему в таких условиях, словно отправляют на расстрел? Но потом неимоверным усилием воли она заставила себя не думать об этом: негодование не поможет им выжить. Она должна приспособиться. Раиса неустанно напоминала себе: «Новый мир, новые правила».

Ей не с чем было сравнивать свое нынешнее положение. Заключенные не имели никаких прав и не должны питать бесплодных надежд.

Даже не имея возможности выглянуть наружу, Раиса догадывалась, что полдень уже миновал. Железная крыша вагона раскалилась под лучами солнца, и погода как будто решила помочь охранникам, подвергая сотни заключенных медленной пытке в раскаленной клетке, в которую превратился переполненный вагон. Поезд полз с черепашьей скоростью, и в щели в дощатых стенах даже не задувал сквозняк. А тот легчайший ветерок, что все-таки иногда налетал слабыми порывами, жадно впитывали в себя те, кому посчастливилось занять места на полках.

Как ни странно, когда Раиса сумела обуздать свой гнев, оказалось, что духота и мерзкий запах стали вполне терпимыми. Выживание требовало в первую очередь умения приспосабливаться. Но один из заключенных решил, что не станет мириться с новыми правилами. Раиса не знала, когда именно он умер, этот мужчина средних лет. Он скончался тихо и незаметно, не привлекая к себе внимания, так что никто ничего не заметил, а если и заметил, то предпочел не распространяться об этом. Вчера вечером, когда поезд в очередной раз остановился и заключенным приказали вылезать, чтобы получить свою крошечную порцию воды, кто-то крикнул, что, дескать, здесь умер человек. Проходя мимо неподвижного тела, Раиса мельком подумала, что бедняга, должно быть, решил, что новый мир — не для него. Он сдался и отключился, как изношенный механизм. Причина смерти — безнадежность и отсутствие интереса к жизни. Наверное, он решил, что, если это и есть новая жизнь, она не заслуживает того, чтобы стремиться выжить любой ценой. Его труп небрежно вышвырнули из вагона, и он скатился с высокой насыпи и пропал из виду.

Раиса повернулась ко Льву. Большую часть времени он спал, как ребенок, привалившись к ней. А когда бодрствовал, то выглядел спокойным, явно не испытывая дискомфорта или раздражения. Зато мыслями он пребывал где-то далеко-далеко, да еще на лбу у него то и дело появлялись глубокие морщинки, словно он силился понять нечто очень важное. Она осмотрела его тело на предмет следов пыток и обнаружила здоровенный синяк на сгибе локтя. На запястьях и лодыжках у мужа виднелись широкие красные полосы, натертые ремнями. Его привязывали. Она понятия не имела о том, через что ему пришлось пройти, но было очевидно, что он страдает от психологических и химических травм, а не от сильных порезов и ожогов. Она погладила его по голове, а потом поднесла его руку к губам — и поцеловала. Этим и ограничивалось все лечение, которое она могла ему предложить. Она принесла ему краюху черствого хлеба и половину высохшей воблы — все, что им дали поесть. Воблу усеивали мелкие кристаллики соли, и многие заключенные держали рыбешку в руках, не решаясь съесть ее в отсутствие воды, несмотря на голод. Жажда была страшнее голода. Раиса старательно очистила воблу от соли, прежде чем по кусочку скормить ее Льву.

Лев выпрямился, сел и заговорил впервые с того момента, как они оказались в поезде. Слова его прозвучали едва слышным шепотом, и Раиса наклонилась к нему, напрягая слух.

— Оксана была хорошей матерью. Она любила меня. А я бросил их. Я не захотел возвращаться. Мой младший брат очень любил играть в карты. А я всегда отвечал ему, что мне некогда.

— Кто они такие, Лев? Кто такая Оксана? И кто твой брат? О чем ты говоришь?

— Моя мать не позволила им увезти церковный колокол.

— Анна? Ты имеешь в виду Анну?

— Нет. Анна — не моя мать.

Раиса бережно прижала его голову к своей груди, втайне опасаясь, уж не сошел ли он с ума. Окинув взглядом вагон, она вдруг поняла, что беспомощность Льва превратила их в легкую добычу.

Большинство заключенных были слишком напуганы, чтобы представлять собой сколько-нибудь серьезную угрозу, за исключением пятерых мужчин, расположившихся на верхней полке в дальнем углу. В отличие от остальных пассажиров они не выказывали страха, чувствуя себя в этом мире как дома. Раиса поняла, что это — профессиональные преступники, осужденные за кражу или грабеж, получившие намного более мягкие приговоры по сравнению с остальными политическими заключенными: учителями, медсестрами, врачами, писателями и балеринами. Тюрьма была для них родной и привычной средой обитания. Такое впечатление, что правила жизни за решеткой они знали и понимали лучше, чем правила большого мира, оставшегося снаружи. Их превосходство объяснялось не только физической силой, которой они явно не были обделены; Раиса заметила, что охранники передали им часть своих полномочий. С ними разговаривали как с равными или почти равными — по крайней мере так, как один мужчина может разговаривать с другим. Остальные заключенные явно боялись их. Им уступали дорогу. Они могли спрыгнуть со своей полки, воспользоваться туалетом или сходить за водой, не боясь лишиться своего драгоценного места. Они уже потребовали у одного мужчины, которого наверняка не знали, отдать им свои туфли. А когда он спросил почему, ему равнодушно объяснили, что его туфли проиграны в карты. Раиса была благодарна за то, что этот мужчина не попробовал выразить протест.