Стертый мальчик - Гаррард Конли

(как и на всех остальных) Калеб изобразил себя в виде распятого Иисуса, а в роли Марии выступала двойник Тори Эймос[19], держащая нож у его кровоточащего бока. Я не понимал значения Калебовых картин, но чувствовал, что все они крайне богохульны. Казалось, от одного только любования ими смотрящий может самовоспламениться.

– У меня в комнате есть бутылка шампанского, – сказал Калеб, – можем сходить за ней, если хочешь.

Промолчав, я зашагал к следующей картине и сделал вид, что она чрезвычайно меня заинтересовала, однако все это время гадал об истинной причине его предложения.

– Вопрос: «Как часто вы вступаете или вступали в сексуальный грех с другим человеком?» – прочла мама. Я не ответил, и она прибавила: – Тут есть варианты ответов, рядом с которыми можно поставить галочку: ежедневно, еженедельно, ежемесячно или реже. Если реже, то надо объяснить, что это значит.

– Реже, – сказал я. Я хотел найти хоть какой-то узор на облупившейся стене, но видел только случайные хлопья штукатурки, не несущие в себе никакого смысла. – Это значит никогда.

– Хорошо. – В мамином голосе послышалось облегчение.

Почему здесь не покрасят стены? Как можно оставлять их такими облезлыми? Из-за уродства этих стен в голову проникают уродливые мысли, а уродливые мысли сделают уродливым все, чем бы ты ни планировал здесь заниматься.

– Дальше: «Я участвовал в следующих действиях…» – продолжала мама. – Здесь снова варианты и места для галочек. Прочитать их все?

– Давай.

Трубка жгла мне ухо. Я отодвинул ее подальше, пока мама зачитывала список, и все же отчетливо уловил те резкие слова, которые никогда не слышал и больше никогда не услышу от своей матери:

– Порнография, хроническая мастурбация, вуайеризм, совместная мастурбация, гетеросексуальный секс, гомосексуальный секс… – Каждый слог громко заявлял о себе в маленькой гостиной. Я прикрыл динамик ладонью, опасаясь, что Чарльз или Доминик, которые сидели в моей комнате, их услышат.

– …эксгибиционизм, садомазохизм, скотоложество, проституция, педофилия, мужеподобное поведение, дрэг или кроссдрессинг, секс по телефону, анонимный секс…

Вот, значит, как. Вот доказательство того, что я ничем не отличаюсь от Дэвида, что я тоже могу пристать к ребенку или совокупиться с животным. Было тяжело слышать, как мама произносит эти слова, слышать в ее голосе страх и ожидание, предчувствие страшного разоблачения. В глубине души мы понимали, что этот список – полная чушь, что есть что-то неправильное в подведении всех этих вещей под один знаменатель. Однако бороться мы не могли – мы даже не знали, с чего начать и как распутать этот клубок греха.

Прошел апрель. Вместе с Чарльзом, Доминик и парой друзей мы отпраздновали мой девятнадцатый день рождения в мексиканском кафе, а потом наступил май, учебный год подходил к концу, и до моего отправления в ЛД оставалось меньше месяца.

– Почему Дориан так поступил с Сибил? – спросила мама как-то вечером по телефону. Ее голос звучал немного отстраненно. – Не понимаю.

Я стоял у окна в общежитии с желтым телефоном в руках, шнур которого протянул через всю комнату, и смотрел на свет в окне Калеба. Мой экземпляр «Дориана Грея» лежал на диване позади меня. Мы с мамой бросили попытки дочитать Барбару Джонсон. Предварительная заявка была подана, меня приняли, осталось пройти несколько опросов. Мы с мамой пытались любыми способами избежать разговоров об этом.

– Дориану нравилось только ее творчество, – сказал я. – Как личность она его не интересовала.

– Но она была такой милой.

– Да, наверное. Но кому-то она может показаться скучной.

– Это не важно. Важно то, что она была хорошим человеком.

В тот момент мне показалось, что мы могли бы прожить так всю жизнь: говорить только о литературе или друг о друге. В тот момент мне показалось, что важно просто быть хорошим человеком. Однако любовь всегда подталкивает нас вперед, любовь всегда в действии, и у нас часто не остается выбора, кроме как подчиниться ей и идти следом.

Несколько недель я старался держаться от Калеба подальше, ходил на лекции и возвращался с них обходным путем, через двор, хотя и сталкивался с ним иногда в коридорах (он игриво мне подмигивал). Но одним майским вечером по какой-то непонятной причине меня потянуло к нему в комнату. Думаю, во всем виновато одиночество, которое я тогда испытывал. Я провел слишком много ночей, бесцельно блуждая по пустому «Уолмарту» (магазин работал круглосуточно, и там никто не задавал лишних вопросов), чувствуя себя слишком возбужденным, чтобы возвращаться в общежитие и ложиться спать. Я рассматривал продуктовые полки, пытаясь понять, во что превратилась моя жизнь. Неважно, что привело меня к Калебу, факт оставался фактом: я стоял в его комнате и смотрел на Господа.

– Это набросок, – сказал Калеб. – Я планирую нарисовать серию.

Бог был изображен в красных и розовых пятнах. Калеб хотел склеить шесть больших холстов, которые образовали бы божественный квадрат.

– Всевидящее око Провидения, – сказал я.

– Что?

– «Каждый шаг на земле зрит Господь в небесах, – процитировал я строку из церковного гимна, который мы пели по воскресеньям. – Помни об этом всегда».

– Жуть какая.

Калеб направился к койке, стоявшей в углу комнаты, и взял маленькую стеклянную трубку с мраморным узором, рассыпав пепел по полу. «Наркотики», – понял я, и по