Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны - Владимир Снегирев

Правило существовало такое: после лечения воины (больные врачи в меньшей степени, некогда было) проходили реабилитацию в специальном центре в Баграме и отделениях при госпиталях. Началось это с 1986 года. А до этого инфекционных увозили в Союз для лечения и реабилитации. Прилетал большой борт, забирал 80—100 заболевших и вез их в Ташкент. Часть оставалась там, других доставляли в Ашхабад, Душанбе… В этом был определенный смысл — все-таки приводить таких больных в нормальное состояние лучше дома, в мирной обстановке, нежели в военной.

И вдруг все прекратилось. Нам заявили: «Из-за «афганцев» в Средней Азии началась малярия, которой раньше не было, стал процветать гепатит в тяжелых формах, появился амебиаз»… Состоялся большой совет медиков, нам предъявили большие претензии. В итоге эвакуации больных был поставлен заслон.

Наверное, так и происходило на самом деле — инфекция от «афганцев» шла дальше. Но они-то в чем виноваты? Да и врачей винить трудно — очень тяжелыми были условия армейского быта. Об этом раньше думать следовало, когда войска вводили…

Организовать на месте лечение и реабилитацию больных оказалось весьма непросто. Ну, представьте, на одну медсестру приходилось порой по 200 зараженных гепатитом. В модулях устраивали палаты, койки ставили в два яруса. Капельница — у нижнего больного, Прокапают ему, он лезет со своим бельем наверх, а его место занимает верхний. Так и лечили. И тем не менее смертность резко уменьшилась.

Опять же данные статистики. Общая летальность при инфекционных заболеваниях с 1985 по 1989 год снизилась в 16 раз. От вирусного гепатита — в 8 раз, амебиаза — в 5 раз. И однако далее не все, прошедшие лечение и реабилитацию в военно-полевых условиях, по-настоящему выздоровели. Чем они питались? Теми же консервами, о диетической пище можно было только мечтать. Всех их следует еще и еще раз проверить, совершенно здоровых среди них нет…

В. Московченко: Чтобы успешно бороться с инфекциями, надо было, помимо многого другого, иметь достаточный запас специальных лекарств. А их в первые годы войны не хватало. От всех болезней, включая амебиаз, лечили хиной, тинидазолом и даже трихополом. Как незабвенный Василий Иванович все лечил одной таблеткой, так и здесь.

Делали все, что могли

Из семи госпиталей, действовавших в период войны, ведущим считался Кабульский. Недаром именовался Центральным. Он решал две основные задачи: на его базе создавались «группы усиления», постоянно выезжавшие в районы боев и работавшие там, и проводилось специализированное лечение раненых, а их набиралось в год около 3 тысяч. Основным в госпитале было, естественно, хирургическое отделение. Начальники отделений наполовину комплектовались за счет преподавателей Военномедицинской академии в Ленинграде. Коллектив подобрался сильный и, что самое главное, дружный, смены состава не влияли на него — традиции сохранялись. Об этом говорили многие медики, с которыми нам приходилось встречаться.

Ю. Немытин: Я попал в Центральный госпиталь в июле 1985 года. Предшественник мой — Владимир Павлович Матвеев— немало сделал для его развития. Но и нам хватило работы. Госпиталь увеличился до 500 коек (в случае надобности могли развернуть и 600, и 700), сформировались отделения искусственной почки, ожоговой терапии. За три месяца построили терапевтический корпус на 150 коек, значительно расширили хирургическое отделение. Нам здорово помогали афганцы: арычная система, фонтаны — это их заслуга. Госпиталь хорошо смотрелся, не правда ли?

Как всякое лечебное учреждение, имел он и свою специфику. До 60 процентов раненых мы получали не первичных, а тех, кому помощь уже была оказана. Часто они нуждались в повторных операциях. Значительная часть их — с повреждением нижних конечностей, минно-взрывные травмы, осколочные и пулевые ранения в ноги. Поэтому основная тяжесть ложилась на хирургов-травматологов. В мою бытность удалось построить для них отдельную операционную и ввести второе травматологическое отделение.

Очень широко пользовались мы методом профессора Илизарова. Его аппараты полностью оправдали себя на раненых. Ощущалась ли нехватка медикаментов? Острого дефицита не чувствовали. Затруднения возникали, пожалуй, только с реактивами для лабораторных анализов. Имели широкий спектр антибиотиков, а это было главным.

До 24 операций иногда выполняли в сутки. Бывало, хирург и по пять, и по шесть раз на дню вставал к операционному столу. Блестящие мастера своего дела были у нас. На их счету многие сотни операций, и каких! К сожалению, ни один хирург не стал Героем Советского Союза. Представляли Ивана Даниловича Косачева, получил он орден Ленина. Владимир Анатольевич Артемьев, Борис Павлович Кудрявцев, Геннадий Андреевич Костюк, да сколько еще имен мог бы назвать. Спасли они сотни и сотни парней наших.

Тот же Костюк оперировал офицера, тому в ногу вошла разрывная пуля и повредила два магистральных сосуда. Он ему сохранил ногу.

Помню, мы оперировали с Виктором Павловичем Савенковым одновременно. Он — на черепе, я — на животе, по-другому было нельзя. И вытащили мальчишку. Толя его зовут, а вот откуда он, не помню.

Еще случай. Афганский подросток попал под обстрел и был ранен. Притом пулей со смещенным центром. Попав в любую часть тела, начинает такая пуля «циркулировать» и бог знает, где остановится. Разворотила она ему весь живот. Страшное дело. Оперировал я его в Баграме. Удалось спасти мальчишку ценой невероятных усилий.

Вообще, мы не делили раненых на своих и чужих, попадали к нам и афганцы. Особенно дети. И вот что любопытно. Кабульский госпиталь не раз подвергался обстрелам из пулеметов, минометов, реактивными снарядами. Однажды так жахнуло: треть модуля, где жил медперсонал, снесло, четырех медсестер тяжело ранило, стали они глубокими инвалидами. Фугасом повредило терапевтический корпус. Однако стоило нам начать лечить афганских детишек, как обстрелы тут же прекратились.

В мою бытность в госпитале подобрались люди что надо. Заканчивал хирург рабочий день и превращался в строителя. Брал выздоравливающих солдат, кто уже полностью оклемался и кому скоро выписываться, и шел строить новые помещения, модули. И никто не считал для себя это зазорным, никто не отказывался. Мы разобрали старые конюшни и за два месяца соорудили домики-модули для медсестер. Стали они жить не по восемь человек, как раньше, в два яруса, а по трое-четверо, в более или менее нормальных условиях, даже кухоньки появились.

Я вот думаю: что удалось медикам в Афганистане, а что нет? Удалось многое. Прежде всего, четко работала система вывоза раненых из районов боевых действий. Попавшие под обстрел в горах или в «зеленке», вывозились вертолетами сразу же в базовые госпитали, а не в медроты. В экстренных случаях оперировали и в полевых условиях, но именно в экстренных. Ведь афганская жара, пыль, антисанитария не больно-то способствовали развертыванию полевых госпиталей. Это не российские и белорусские леса… Если в годы Великой Отечественной хирургическая помощь раненым оказывалась через 12–18 часов, то в Афганистане — через 3–6 часов.

И в то же время не смогли мы четко организовать работу войскового звена. Что я имею в виду? Прибыл врач — и сразу же в полк, а следовало бы недельки две-три подержать его в Центральном госпитале, дать осмотреться, привыкнуть к обстановке, пусть бы и в хирургических операциях поучаствовал. А его сразу в пекло…

Сейчас много говорят об афганском синдроме. Он, безусловно, есть, избавление от него — огромная проблема для прошедших испытание Афганистаном. Наверное, синдромом следовало заняться еще во время войны. А в 40-й психиатров по пальцам можно было сосчитать: по одному в дивизиях и двое в Центральном госпитале. Хотя были попытки. Член Военного совета армии генерал-майор В. Г. Щербаков, выезжая в войска, всегда брал с собой главного психиатра 40-й армии Литвинцева.

Афганский синдром как массовое явление проявлялся не в военных условиях, а когда солдат или офицер возвращался домой. Но начинался он в рейдах, боевых операциях, в тяжелой афганской повседневности и был связан с физическим и психическим истощением.

…В горах, недалеко от Панджшера, на высоте трех с половиной километров, попал в окружение наш полк. Много раненых. В два часа ночи генерал Родионов поднял меня и дал приказ немедленно вылететь на место. Я собрал группу медиков, мы захватили с собой необходимые медицинские причиндалы и на личном самолете Родионова вылетели в означенное место. С нами оказалась медсестра, девушка лет девятнадцати, которая всего-то неделю назад прибыла в Кабул.

Вертолеты не могли пробиться в горы из-за низкой облачности. Только через десять часов после нашего прибытия «вертушки» с огромным риском доставили первых раненых. Мы принялись за них. К сожалению, вследствие большого переохлаждения пятеро ребят умерли. И вот все это увидела совсем зеленая девчонка, еще не адаптировавшаяся к обстановке. Увидела не лица — кровавое месиво, ампутированные конечности, вылезающие наружу кишки… И как следствие — шок, глубокий шок, от которого тяжело избавиться в условиях войны…