Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман! - Ричард Фейнман

Ну-с, я позвонил в Корнелл, спросил, имеется ли у меня возможность вернуться. И мне сказали: «Конечно! Мы все уладим и позвоним вам завтра».

А на следующей день мне подвалила величайшая удача по части того, что связано с принятием решения. Не иначе как Бог надумал прийти мне на помощь. Я направлялся к своему рабочему кабинету и вдруг один мой знакомый подбежал ко мне и говорит:

— Привет, Фейнман! Вы слышали? Бааде установил, что существует два разных типа звезд! Все результаты, которые мы получали, измеряя расстояния между галактиками, основывались на цефеидах одного типа, а существует оказывается и другой, так что Вселенная в два, в три, а то и в четыре раза старше, чем мы полагали!

Проблема эта была мне знакома. В те дни считалось, что Земля старше всей остальной Вселенной. Возраст Земли насчитывал четыре с половиной миллиарда лет, а возраст Вселенной только пару миллиардов, от силы три. Что и было великой загадкой. А это открытие расставило все по местам: Вселенная оказалась намного старше, чем мы полагали. И ведь я получил эту информацию едва ли не из первых рук — ко мне просто подбежал человек и все рассказал.

Я еще не успел дойти по кампусу до своего кабинета, как навстречу мне попался другой человек — Мэтт Мезельсон, биолог, освоивший физику как вторую специальность. (Я состоял в комиссии, которая присудила ему докторскую степень.) Он построил первый аппарат, именуемый центрифугой градиента плотности, — эта центрифуга позволяла измерять плотность молекул. Так вот, он подошел ко мне и сказал:

— Взгляните, какие мы получили результаты в наших экспериментах!

Мезельсон доказал, что когда одна бактерия порождает другую, от первой ко второй переходит, нисколько не изменяясь, молекула, которая теперь известна нам под названием ДНК. Понимаете, мы-то вечно думаем, будто все делится, делится. Значит и бактерия должна делиться, отдавая половину самой себя новой бактерии. Но это же невозможно: где-то должна существовать мельчайшая молекула, содержащая генетическую информацию, которая пополам делиться не может, она должна создавать собственную копию, которая и передается новой бактерии, чтобы старая могла сохранить свою. И Мезельсон доказал, что так оно и есть: сначала он выращивал бактерии в «тяжелом» азоте — в его изотопе с массовым числом больше 14, — а затем в обычном. И при этом постоянно взвешивал молекулы в своей центрифуге.

У первого поколения новых бактерий вес всех их хромосомных молекул лежал точно посередке между молекулами, выращенными в тяжелом азоте, и молекулами, выращенными в легком, — такой результат и должен был получиться, если все, в том числе и хромосомные молекулы, делится.

Однако у последующих поколений бактерий, для которых можно было ожидать, что вес хромосомных молекул будет составлять одну четвертую, одну восьмую и одну шестнадцатую разницы между весами тяжелых и обычных молекул, эти веса распадались на две группы. В одной вес был тот же, что у новых молекул первого поколения (среднее между весами тяжелых и обычных молекул), в другой он был меньшим — таким же, как у молекул обычного азота. Процентное содержание более тяжелых молекул с каждым новым поколением уменьшалось вдвое, а вот вес оставался прежним. Это было потрясающее и очень важное открытие — фундаментальное. И добравшись, наконец, до своего кабинета, я понял, что Калтех и есть то самое место, в котором мне следует находиться. Место, где люди из самых разных областей знания рассказывают мне о своей работе да еще и такой интересной. А я ведь, по сути дела, ничего другого и не желал.

Так что, когда мне потом позвонили из Корнелла, сообщив, что все улажено и практически готово, я ответил: «Простите, я опять передумал». Однако решил при этом никогда больше подобного рода решений не принимать. Ничто — абсолютно ничто — не заставит меня передумать еще раз.

Когда ты молод, тебя донимает множество забот — на чем лучше остановиться, что скажет об этом твоя мама? И ты волнуешься, пытаешься найти какое-то решение, а тут вдруг само собой подворачивается что-то еще и совершенно иное. Куда легче просто взять и решить хоть что-нибудь. И больше на этот счет не волноваться, потому что решение ты уже принял и ничто не заставит тебя передумать. Я однажды проделал такую штуку, еще во время учебы в МТИ. Я тогда заболел и, валяясь в постели, пытался придумать, какой десерт я возьму, когда снова окажусь в ресторане, — и решил, что всегда буду брать шоколадный и больше на этот счет беспокоиться не стану, — то есть, эту проблему я решил окончательно. Примерно так же я решил и навсегда остаться в Калтехе.

Один раз меня попытались заставить передумать насчет Калтеха. Скончался Ферми и Чикагский университет искал человека, который занял бы его место. Оттуда приехали двое, попросившие разрешения навестить меня в моем доме, — о чем пойдет разговор, я не знал. Они начали перечислять причины, по которым мне следует перебраться в Чикаго: я мог бы делать то, делать это, там множество выдающихся ученых, я получу возможность заниматься самыми расчудесными вещами. Сколько они собираются мне платить, я не спрашивал, однако они то и дело намекали, что назовут сумму, если я ею поинтересуюсь. И в конце концов, один из них сам спросил, не желаю ли я узнать размер моего жалования.

— О нет! — ответил я. — Я уже решил остаться в Калтехе. А в соседней комнате сидит моя жена, Мэри Лу, и если она услышит, как много вы собираетесь мне платить, может начаться семейная ссора. Ну и, кроме того, я решил никаких решений больше не принимать — я остаюсь в Калтехе навсегда.

Так они мне ничего о жаловании и не сказали.

Примерно месяц спустя я присутствовал на одной конференции, и ко мне подошла Леона Маршалл, сказавшая:

— Странно, что вы не приняли наше предложение перебраться в Чикаго. Нас это очень разочаровало, мы никак не могли понять, почему вы отвергли такое роскошное предложение.

— Очень просто, — ответил я, — потому, что я даже не дал вашим ребятам возможности сказать мне, в чем оно состоит.

Через неделю от нее пришло письмо. Я вскрыл его, первое предложение было таким: «Жалование, которое мы Вам предлагаем…» — и дальше стояла колоссальная сумма, в три, не то в четыре раза превышавшая то, что я получал здесь. Сногсшибательная! А следом в письме говорилось: «Я сразу назвала Вам сумму, чтобы Вы узнали ее до того как прочтете все остальное. Может быть, теперь Вам захочется пересмотреть Ваше решение, поскольку мне сказали, что это место все еще остается не занятым, а мы были бы очень рады получить Вас».