Дети, играющие в прятки на траве - Александр Силецкий

Чувствовалось по всему, что Ника еле сдерживает бешенство, даже не бешенство, а горькое отчаяние, рвущееся вон, способное мгновенно обратиться в причитания и слезы, громкие упреки, но — и вот об этом Питирим вдруг догадался сразу, непонятным, до сих пор ему не свойственным чутьем — не в грубые проклятия, не в злобную и полную звериной ненависти брань. И это удивило Питирима более всего, поскольку впредь об стену людской ненависти он готов был биться постоянно, каждую минуту, не особо размышляя, верно поступает или нет, по правилам или по изначальной подлости мирской. Он виновато опустил глаза и, скорей чисто машинально, чем осознанно, сложил смиренно руки на груди, чуть поклонясь.

— Простите, — произнес он. — В общем… Кажется, я что-то начинаю понимать…

Ника упрямо и без всякого оттенка сожаления взглянула на него.

— Вот и отлично, — она коротко кивнула. — Хорошо. И не судите тех, кто обитает здесь, на ферме, слишком строго. Несчастные, забитые существа… Хотя и с чувством своего достоинства, как вы, наверное, заметили. Дремучие, конечно, нуда что поделаешь!.. Кое-кого нам удается поднимать повыше, выволакивать из этого болота. Трудно, но — необходимо. В этом смысл моей работы здесь — любить и понимать… Да, я биолог, я специалист, но только этим ограничиваться, только проводить эксперименты — не могу. А не любя — не сладишь, не поднимешь. Уж скорее… сам сорвешься, упадешь.

— Любить, я понимаю, надо от души, а не по долгу беспорочной службы? — вставил Питирим.

— Так ведь по долгу службы, вообще по долгу — можно только ненавидеть, — тихо и задумчиво сказала Ника. — И, как ты ни скрывай, довольно скоро это станет видно. А особо тем, кто любит от души.

— Но эта скверная история, когда Симон полез к вам… Дикость! Почему же вы терпели?

— Объяснять детали трудно, да и ни к чему… — поморщилась брезгливо Ника. — Да, терпела! И не раз… Но это нужно — им'. Для самоутверждения… считайте так… С меня-то не убудет. А им — нужно. Многое. Хотя бы это… Нет, они мне зла не причинят, не беспокойтесь. Существа добрейшие, покладистые. Просто есть нюансы, до которых они, ну, не доросли пока. Не все покуда им понятно… И сердиться, возмущаться тут — нельзя. Терпение и ласку — это они сразу понимают. И, поверьте, очень ценят. Они все должны проникнуться, почувствовать, что здесь по-человечески их — принимают, уважают, даже так… А ежели по-человечески, то как же — без терпенья?

— Бог терпел и нам всем наказал? — не удержался Питирим, чтоб не съязвить.

— И очень даже неразумно. Странный вы… — по-детски насупилась Ника. — Во-первых, никто, ничего и никогда нам не наказывал, уж до этого-то мы и сами, знаете, дошли, своим умом. А во-вторых, бог, если б он был настоящий бог, проявил бы исключительно небожескую глупость, заставив себя разные муки терпеть за нас, людей, вместо того, чтобы божественной своею силой просто-напросто перекроить людей, дабы в их новом варианте мук не существовало вовсе. Это ему было бы куда как проще, нежели терпеть впустую. И не умаляло бы как бога — того самого, который, по старинному преданию, был отчего-то очень мудр, хотя, кроме очевидных глупостей, на памяти людской не делал ничего. Так что — смотря зачем и как терпеть!..

— Да, с эдакими знатными речами вам совсем не поздоровилось бы в прежние-то времена, — заметил Питирим ехидно. — Вот уж не завидую!..

— Наверное, — с довольным видом согласилась Ника. — Я прослыла бы отменной еретичкой. Но ведь бога глупым сделала религия, иначе б она с ним не сладила! Естественно, мои слова и не могли бы церкви быть по вкусу. Церковь — не то место, где веруют в бога. Это то место, где бесстыдно, лицемеря всем, стяжают на своем выдуманном праве говорить от имени его. И только. А получается в итоге парадокс: если бог есть — то все дозволено. Любая подлость, любой грех уже не выглядят такими страшными, наискупимыми. Поскольку бог, как уверяют, добрый, он поймет и разберется — и простит. Он все простит. Если умело попросить. Вот этим церковь и предпочитает заниматься. Это придает ей значимость и силу. Все регламентировано, искреннее и непредсказуемое чувство изгнано из храма. Согрешивший, но покаявшийся много предпочтительней не согрешившего совсем. Того, кто был когда-то виноват, легко потом держать в узде, хотя бы вскользь напоминая о былом. Таких обычно и канонизируют — ну, как бы в благодарность за примерное служение. А вот с несогрешившими куда сложней. Они неуправляемы, их нечем подкупить, и церковь их не жалует. Конечно, терпит, никуда не денешься, но внутрь своей структуры, да еще на самый верх, — не допускает.

— Министерство веры — что же вы хотите?! — пафосно заметил Питирим. — Тут — либо вера, либо храм. В любые времена…

— А вот и нет! — взволнованно парировала Ника, и глаза ее сверкнули странноватым, обжигающим огнем. — Как раз в иные времена, давным-давно, еще до появления бессмысленной, обвешанной догматами религии, задолго до нее, когда существовала просто вера, подкрепленная познанием, в невидимого бога, мудрого, творящего, разумного, не лезущего бесконечно в человеческую жизнь, — тогда мои слова, конечно, потеряли бы свой смысл и я бы их не говорила.

— Ну, насчет бессмысленной религии готов хоть сей момент поспорить с вами, — возразил упрямо Питирим. — Для веры искренней и познающей, скажем так, для веры, на которой зиждется и самоощущенье человека, и наука, и мораль, религия, определенно, смысла не имеет. Но для социума, для прогресса, для цивилизации, которые все на догматах только и стоят…

— Разве наука и мораль — вне догматов? — удивилась Ника. — Мне казалось…

— Правильно! Я разве спорю? Но они вне тех догматов, в череде которых значится и этот: бог терпел и нам всем наказал. Какая безысходность!.. У науки и морали — даже не догматы, а скорей изменчивые нормы веры. И они не подвластны догматам обряда, то есть религии, власти.

— Ой, куда мы с вами забрались! — с веселым смехом отозвалась Ника. — Но ведь это все из области Культуры — не Истории!.. Откуда вам известно? А? Ни в школах, ни на высших курсах этого, я знаю, не проходят…

— Был когда-то человек… — уклончиво ответил Питирим. — Он многое рассказывал. Мне… и другим…

— Бикс? — неожиданно спросила Ника.

— Почему вы так решили? Я сказал же — человек! Как вы и я… А что, по-вашему, теперь одни лишь биксы что-то понимают в человеческой Культуре? — он с подозрением взглянул на Нику. Сам не замечая, это тривиальное, затертое словцо «культура» он вдруг произнес, подобно ей, значительно, как бы с заглавной буквы. И немедленно поймал себя на этом. Черт возьми, подумал Питирим, я, кажется, невольно подпадаю под влияние… Мне только этого сейчас и не хватало!