Мой дед Лев Троцкий и его семья - Юлия Аксельрод

Поблагодари за меня Рут [227] и передай всем привет. Завтра (среда) утром еду в Пачука говорить с тобой по телефону. Там отправлю это письмо. Напишу, вероятно, еще в течение дня.

Самочувствие днем хорошее. Ночью менее удовлетворительное. Но все же я окреп. Сегодняшняя верховая езда показала это.

Много читаю (газеты), готовлюсь к статье.

…Ты пишешь: в старости внешний вид зависит от настроения. У тебя это было и в молодости. На другой день после первой нашей ночи ты была очень печальна и выглядела старше себя на 10 лет. В счастливые часы ты походила на мальчика-фавна [228] . Эту способность изменяться ты сохранила на всю жизнь. Ты поправишься, Наталочка, не теряй бодрости.

Сейчас около 4-х.

Я пообедал и отдохнул. Собирается дождь, и я пишу в крытой галерее. Верховая езда отразилась только в седалищных мышцах: чуть-чуть ноют. Но какой это здоровый спорт! Я опасался влияния на кишечник, – ни малейшего!

Перечитал вторично твое письмо. «Все люди ужасно одиноки по существу», – пишешь ты, Наталочка. Бедная, моя старая подруга. Милая моя, возлюбленная.

Но ведь не только же одиночество у тебя было и есть, не только одиночество, ведь мы живем еще друг для друга. Поправляйся! Наталочка!

Не знаю, как быть при отъезде. Хозяйке надо бы какой-нибудь подарочек.

Пожалуй, и управляющему другого имения (он лошадей посылает). Может быть, что придумаешь, а также привезешь или пришлешь 2–3 фотографии? Надо работать. Крепко обнимаю, целую глаза, целую руки, целую ноги.

Все тревожные мысли и чувства записываю в дневник – для тебя. Так лучше, чем тревожить тебя в письмах. В дневнике я излагаю спокойнее, и ты можешь спокойнее прочесть. То, что записываю в дневнике, нимало не омрачает напряжения моей нежности к тебе. Еще хотел сказать (это не упрек, ничуть, ни капли), что мой «рецидив» (как ты пишешь) вызван до известной степени твоим рецидивом. Ты как бы продолжаешь (даже написать трудно!) соперничать, соревновать… С кем? Она для меня – никто [229] . Ты для меня – все. Не надо, Ната, не надо, не надо, умоляю тебя. Если у тебя что-либо неблагополучно, я из Пачуки выеду прямо в Койоакан. Но надеюсь, у тебя все благополучно (относительно, конечно). Я сидел вчера на солнце, сегодня ехал верхом под солнцем, – температура у меня вполне нормальная, скорее пониженная. Нет, физически я окреп, и морально крепну. Скажу, что в дневнике я отошел от того эпизода, который занимал нас все последнее время. Я и в этом уже вижу большой прогресс.

НА-ТА! НА-ТА! Поправляйся, НА-ТА-ЛОЧ-КА!

Твой старый пес

21, среда, утро, 9 1/2, на почте в Пачука. По дороге говорил с тобой по телефону. Прости и спасибо. Мне кажется, что я успокоился. Могу, во всяком случае, ждать свидания. Оставайся в Пачука не менее недели. Если я приеду 27 к вечеру, будет достаточно. Ты можешь приехать 28, 29 или 30.

Я могу навестить тебя в Куернавана. Не спеши. Поправляйся. Это самое главное. Я несомненно окреп. Нужно, чтобы и ты поправилась. Тогда все изживем, переживем – Ната, Ната, поправляйся.

Привет и горячую благодарность Рите [230] . Она милая. Хорошо, что она с тобой.

Отрывки из писем Л.Л. Седова Л.Д. Троцкому

Париж, 6 августа [19] 37 г.

Дорогой папа, получил твое письмо от 15 июля, которое очень долго было в пути.

Сегодня я, наконец, выезжаю из Парижа. Чтобы не откладывать поездки, я напишу показание о Копенгагене [231] на новом «месте». Это задержит его на несколько дней – не больше. Архивы мои запакованы, увезены и пр. – поэтому я ограничусь точным перечислением доказательств и свидетелей, без цитат.

…Я переписывался с Платоном [Волковым], с A.Л. Соколовской.

…Важно: Пришли, пожалуйста, несколько твоих последних, удачных снимков. Они нужны для издателей. Это срочно.

Посылаю также увеличенный снимок, сделанный в Берлине Пфем[фертом], открытки, посланной мною в СССР. Это пока все.

Во время моего отсутствия меня будет заменять Тьен [232] , находящийся со мной в самой тесной связи, так что адрес действителен и поручения могут быть выполнены, как если бы я был в Париже. Тьен заслуживает абсолютного доверия во всех отношениях, вместе с Паульсеном [233] они с исключительной преданностью все свои силы и время дают работе. Если бы не двое этих товарищей (Паульсен наш главный администратор по всей работе и по «Бюллетеню», в частности), с работой было бы очень плохо.

Впрочем, сообщение это имеет достаточно платонический характер: ко времени получения от тебя ответа, я, вероятно, уже буду обратно в Париже.

[Л.Л. Седов]

Париж, 17 сентября 1937 г.

Дорогой друг,

Вчера утром я вернулся на свое постоянное местожительство (с некоторым запозданием, ибо простудился)…

…В качестве первых информаций прилагаю коммюнике для прессы по-французски, написанное [Виктором] Сержем и ни [к] черту не годное… (Серж безнадежный литератор).

Заметки по-русски составлены Эт[ьеном]. Русский язык не его родной…

…На твои письма отвечу со следующим пароходом, и вообще напишу о разных вопросах. Письма и статьи получены. «Бюллетень» выходит на днях. У нас здесь довольно сложный переплет и очень трудные условия для работы. В связи со взрывами идет травля иностранцев, обыски и пр., пока мы не перестроились, негде приткнуться, ряд наших материалов конфискован…

По книге Н. Седовой и В. Сержа «Жизнь и смерть Льва Троцкого»

[После 29 октября 1937 г.]

Краткое газетное коммюнике сообщало о казни 83 троцкистов на Дальнем Востоке. Наш 28-летний сын Сергей… также был казнен. Московская газета называла его имя, его обвиняли в отравлении газом рабочих. Мы взглянули друг на друга, оглушенные этой вестью. Слова не имели смысла…

Его последнее письмо от 12 декабря 1934 года лежит возле меня на столе. В нем есть слова: «Общая ситуация оказывается крайне тяжелой, значительно более тяжелой, чем можно себе представить».

ЛД был сломлен. «Возможно, моя смерть могла бы спасти Сергея», – сказал он. В этот момент я тоже жалела, что живу.

Из писем Л.Д. Троцкого Н.И. Седовой [234]

[12 февраля 1938 г.]

Милая Ната, все благополучно, последнюю ночь (первую здесь) спал хорошо. Хозяева очень милы. Но задерживаться здесь очень все же не придется. Нужно думать «о будущем».

Хорошо бы мне сюда: 1) пальто (если привезли),

2) мое cachenez [235] , 3) мой пояс (опять болит поясница).

Очень спешу: хозяин ждет. Обнимаю.

Твой [Л.Д. Троцкий]

[13 февраля 1938 г.]

Милая Ната, здесь все хорошо. И хозяин, и хозяйка очень милы и заботливы. С этой стороны живу я не хуже, чем дома. Работаю с увлечением и успешно: немного напоминает времена тюремной одиночки, где тоже временами хорошо работалось.