Киноповести - Василий Шукшин

— Мне воевода не кум, а вот это у меня — не ухват!— гордо отвечал казак с бочонка, показывая саблю.— Сам могу угостить.

— Он у нас казак ухватистый: ухватит бабу за титьки и кричит: «Чур на одного!»

Кругом загоготали.

— Кондрат, а Кондрат!..— Вперед выступил старый сухой казак с большим крючковатым носом.— Ты чего это разоряешься, что воевода тебе не кум? Как это проверить?

— Проверить-то?— оживился Кондрат.— А давай вытянем твой язык: если он будет короче твоего носа — воевода мне кум. Руби мне тада голову. Но я же не дурак, чтоб голову занапраслину подставлять...

— Будет зубоскалить!— Кондрата спихнул с бочонка

казак в есаульской одежде, серьезный и рассудительный.

— Браты!— начал он; вокруг притихли.— Горло драть — голова не болит. Давай думать, как быть. Две дороги домой: Кумой и Волгой. Обои закрыты. Там и там надо пробиваться силой. Добром нас никакой дурак не пропустит. А раз пробиваться — давай решать: где легше? Нас — тыща с небольшим. Да хворых вон сколь!

Степан сидел на камне несколько в стороне от круга. Рядом с ним, кто стоял, кто сидел,— есаулы, сотники: Иван Черноярец, Ярославлев Михайло, Фрол Минаев, Лазарь Тимофеев и другие. Неожиданно резко и громко Степан спросил:

— Как сам-то думаешь, Федор?!

— На Терки, батька. Там не сладко, а все легше. Здесь мы все головы покладем, без толку, не пройдем. А Терки, даст бог...

— Тьфу!— взорвался опять сухой, жилистый старик Кузьма Хороший по прозвищу Стырь (руль).— Ты, Федор, вроде и казаком никогда не был! «Там не пройдем», «здесь не пустют»... А где нас шибко-то пускали? Где это нас так прямо со слезами просили: «Идите, казачки, по-шарпайте нас!» Подскажи мне такой городишко, я туда без штанов побегу.

— Не путайся, Стырь.

— Ты мне рот не затыкай!

— Чего хочешь-то?

— Ничего. А сдается мне, кое-кто тут зря саблюку себе навесил.

— Дак вить это — кому как, Стырь,— ехидно заметил Кондрат, стоявший рядом со стариком.— Доведись до тебя, она те вовсе ни к чему: ты своим языком не токмо Астрахань...

— Язык — это что!— сказал Стырь и потянул шашку из ножен.— Лучше я те вот эту ляльку покажу...

— Хватит!— зыкнул Черноярец.— Кобели. Обои языкастые.

— Говори, Федор!

— К Теркам, братцы! Там зазимуем...

— Добро-то куды там деваем?!

— Перезимуем, а по весне...

— Не дело!!!— закричали многие.— Два года дома не были!

— Я уж забыл, как баба пахнет.

— Молоком, как.

Стырь отстегнул саблю и бросил ее на землю.

— Сами вы бабы все тут!

— К Яику пошли!— раздавались голоса.— Отымем Яик — с нагаями торговлишку заведем!

— Домо-ой!!!— кричало множество.

— Да как домой-то?! Как?

— Мы войско али так себе?! Пробьемся! А не пробьемся — сгинем, не велика жаль. Не мы первые.

— Не взять теперь Яика!— надрывался Федор.— Ослабли мы!

— Братцы!— На бочонок рядом с Федором взобрался невысокий, кудлатый, широченный в плечах казак.— Пошлем к царю с топором и плахой — казни али милуй. Ермака царь Иван миловал!..

— Царь помилует! Догонит да ишшо раз помилует!..

Степан стегал камышинкой по носку сапога. Поднял голову, когда крикнули о царе.

— Батька, скажи,— взмолился Черноярец.— До вечера галдеть будем.

Степан бросил камышинку, глядя перед собой, пошел в круг. Шел тяжеловатой, крепкой походкой.

Поутихли.

— Стырь!— позвал Степан.— Иди ко мне. Любо слушать мне твои речи, казак. Иди, хочу послушать.

Стырь подобрал саблю.

— Тимофеич! Рассуди сам: если мы ба с твоим отцом, царство ему небесное, стали тада в Воронеже гадать: итить нам на Дон али нет?— не видать ба нам Дона как своих ушей. Нет жа! Стали, стряхнулись и пошли. И стали казаками! И казаков породили. А тут я не вижу что-то ни одного казака — бабы!

— Хорошо говоришь,— похвалил Степан. Сшиб набок бочонок.— Ну-ка,— с его, чтоб слышней было.

Стырь не понял.

— Лезь на бочонок, говори.

— Неспособно...

— Спробуй.

Стырь, в неописуемых каких-то персидских шароварах, кривой турецкой сабелькой, полез на крутобокий пороховой бочонок. Под смех и выкрики взобрался с грехом пополам, посмотрел на атамана.

— Говори!— велел тот.

—Вот я и говорю: пошто я не вижу здесь казаков?..

Бочонок крутнулся — Стырь затанцевал на нем, замахал руками.

— Говори!— велел Степан.— Говори, старый!

— Да не могу!.. Он крутится, как эта... как жана виноватая...

— Вприсядку, Стырь!— кричали с круга.

Стырь не удержался, спрыгнул с бочонка.

— Давай я поставлю его на попа...

— Вот, Стырь, ты и говорить мастак, а сейчас не можешь — не крепко под тобой. Я не хочу так...— Степан поставил бочонок на попа, поднялся на него. Мне тоже домой охота! Только домой прийтить надо хозяевами, а не псами битыми.

Атаман говорил короткими, лающими фразами — насколько хватало воздуха на раз; помолчав, снова выпаливал резкую, емкую. Получалось напористо.

— Чтоб не крутились мы на Дону, как Стырь на бочке. Надо прийтить как есть — с оружием и с добром. Пробиваться — сила не велика, братцы, мало нас, пристали. Хворых много. А и пробьемся — не дадут больше подняться. Доконают. Сила наша — там, на Дону, мы ее соберем. Но прийтить надо целыми. Будем пока стоять здесь — отдохнем. Наедимся вволю. Тем временем проведаем, какие пироги пекут в Астрахани. Разболокайтесь, добудьте рыбы... Здесь, в ямах, ее много. Дозору — глядеть!

Круг стал расходиться. Разболокались, разворачивали невода. Летело на землю дорогое персидское платье... Ходили по нему. Радостно гоготали, подставляя ласковому родному солнышку исхудалые бока. Парами забродили в воду, растягивая невода. Охали, ахали, весело матерились. Там и здесь запылали костры; подвешивали на треногах большие артельные котлы.

Больных снесли на бережок, уложили рядком. Они радовались солнышку, покою, праздничной суматохе, какая началась на острове. Пленных тоже свели на берег, и они тоже разбрелись по острову, помогали казакам: собирали дрова, носили воду, разводили костры.

...Атаману растянули шатер. Туда к нему собрались есаулы.

— С царем ругаться нам пока не с руки,— говорил Степан.

— Как жа пройдем-то? Кого ждать будем? Пока воеводы придут?

— Их оммануть надо. Ходил раньше Ванька Кондырев к шаху — пропустили. И мы так жа: был грех, теперь смирные, домой хочем...

— Не оказались ба они хитрей нас — пропустют, а в Астрахани побьют,— заметил Минаев.

— Не посмеют — Дон подымется. И с гетманом у их нелады. А самим нам на рожон сейчас негоже лезть. Приспичит — станицу к царю пошлем: повинную голову меч не сечет. Будем торчать, как бельмо на глазу, силу, какая есть, сберегем. Понятно ли говорю?

Помолчали в раздумье.

— Ну, все!— Степан встал.— Пойдем, Фрол, сторожевых глянем.— Первым вышагнул из шатра.

— На кой черт столько митрополиту отвалил на учуге?— спросил Фрол, шагая несколько сзади Степана.

— Надо,— коротко ответил тот, думая о чем-то своем, далеком. Помолчал и добавил: — Молиться за нас, грешных, будет.

— А ясырь-то зачем?

— Хитрый ты, Фрол. А скупой. Церква как шлюха: — дашь ей — хороший, не дашь — сам хуже шлюхи станешь. С ей спорить — легше на коне по болоту ехать. Смекай. Она нам ишшо сгодится.— Степан остановился над затончиком, засмотрелся в ясную, ласковую воду... Плюнул, пошел дальше. Бездействие томило атамана.— Тоска обуяла, Фрол. Долго тут тоже нельзя — прокиснем.

В прибрежных кустах, неподалеку, послышались женские голоса, плеск воды — купались.

— Тише... Давай напужаем.— Степан чуть пригнулся, пошел сторожким, неслышным шагом.

— А-а...— догадался Фрол.

Простое крестьянское лицо Разина, обычно спокойное, в минуту азарта или опасности неузнаваемо преображалось: прищуренные глаза загорались колючим блеском... чуть вздрагивали ноздри. Это были желанные мгновения счастья, которых ждала и искала могучая его натура. В его сорок лет жизнь научила его хитрости, дала гибкий, изворотливый ум, наделила воинским искусством и опытом, но сберегла по-молодому озорную, неуемную душу.

Купалась дочь астаринского Мамед-хана с нянькой. Персиянки уединились и все на свете забыли — радовались теплу и воде.

Казаки подошли близко... Степан выпрямился и гаркнул. Шахиня села от страха, даже не прикрыла свой стыд; нянька вскрикнула, обхватила сзади девушку.

Степан смеялся беззвучно; Фрол, улыбаясь, пожирал наголодавшимися глазами прекрасное молодое тело шахини.

— Сладкая девка, твою в святители мать,— промолвил он с нежностью.— Сердце обжигает, змея.

— Ну, одевай ее!..— сказал Степан няньке.— Или вон — в воду. Чего расшиперилась, как наседка!

Молодая и старая плюхнулись в воду по горло.

— Зря согнал,— пожалел Фрол.— Хошь посмотреть...