Чернокнижник - Андрей Смирнов

— Как, он еще жив? — со странной полуулыбкой негромко заметил Сезат Сеот-ко. У него был странный акцент — все согласные он выговаривал очень мягко и говорил быстрее, чем следовало, не делая почти никаких пауз между словам.

Уилар, усмехнувшись в ответ, кивнул.

— Куда он денется, старый лис?

Заметив недоуменный взгляд Эльги, чернокнижник пояснил, кивнув в сторону старичка, подходившего к финалу своей трогательной речи:

— Это Мэзгрим ан Хъет. Один из самых лучших некромантов нашего убогого мира.

После престарелого некроманта настала очередь Аглы Керфеж. Жалобщиков было много, многие из них перечисляли не только свои личные обиды, но и рассказывали о беззакониях, производимых по отношению к другим, уже мертвым людям или не сумевшим по тем или иным причинам прибыть в замок. Некоторые приносили жалобы столь незначительные, что их после сообщений о пытках и убийствах было даже как-то неловко слушать: одному запретили издавать и распространять свою книгу, на другого наложили крупный штраф, у третьего изъяли часть его личной библиотеки. Впрочем, таких жалобщиков было немного и долго говорить им не позволяли. В целом же картина вырисовывалась и в самом деле безрадостная. Во многих случаях преследовали не только тех, кто занимался колдовством, но также их ближних друзей и родственников. Агиль ан Пральмет рассказал о массовых казнях, во время которых были почти начисто вырезаны два небольших городка в Клемэре. Речь, правда, шла не о колдунах, а о еретиках, которых к колдунам приравняли. Еретики были преданы анафеме, заочно обвинены в колдовстве и наведении порчи и объявлены вне закона. Таким образом, они автоматически лишились всех прав, в том числе и имущественных — чем не замедлили воспользоваться их соседи. Жаловаться королю было бесполезно — объявленного вне закона безнаказанно может убить любой человек. В общем, воронам был устроен настоящий пир, соседи неплохо обогатились, король Кетман молча закрыл глаза на происходящее, а «святое джорданитово воинство», разгромив еще пару соседних деревушек и получив напоследок благословение сарейзкого прелата, разбрелось по домам.

Было немало подобных случаев. Хотя Эльга на собственной шкуре познакомилась с системой шээлитского судопроизводства, она многому просто не могла поверить. Слишком уж дико все это выглядело. Она допускала отдельные случаи злоупотреблений, грабежа, ненужной жестокости и даже прямого сатанизма, маскирующегося под личиной «служения Света», но она не могла допустить, что это является системой, общей для всех земель, контролируемых джорданитами. В глубине ее души по-прежнему теплилась вера в святого Создателя, и эту веру не смогли вытравить ни шээлиты, ни Уилар Бергон, ни люди, которые сейчас открыто рассказывали о зверствах джорданитской церкви. Все самое святое и дорогое с детства связывалось у нее с этой верой, с храмом, который она посещала в Греуле, с мягким голосом брата Бенедикта, с наставлениями отца и матери, с молитвами и церковными праздниками. Она бы хотела оплакать свою веру, оплакать — и забыть навсегда, отказаться, стать кем-нибудь вроде Уилара или Марты Весфельж — но не могла. Это было все равно что отрезать часть самой себя. Вместе с тем она не могла не слышать того, что говорили все эти люди. Конечно, они преувеличивали свои обиды, да и сами они были далеко не безупречны — но это ничего не меняло. Эти люди не претендовали на святость и на божественную чистоту, они были просто людьми, злыми и добрыми, лживыми и чистосердечными — и потому их проступки и преступления можно было если не простить, то понять. Совершенно иного отношения к себе требовала Церковь, всегда настаивавшая на том, что она — не просто человеческая организация, а нечто большее, утверждавшая, что она создана самим Джордаисом и ежечасно укрепляема его священным духом.

Но если это так, то почему ее представители так часто оказывались не лучше, а хуже тех, кого они проклинали как «колдунов и дьяволопоклонников»?..

Эльга не могла ответить на этот вопрос. Она столкнулась с реальностью, которая упорно не желала укладываться в рамки ее представлении о мире как о чем-то гармоничном и справедливом в своей основе. Ее вдруг посетила ужасающая мысль: добра и зла нет ни на этой стороне, ни на той. Да и существуют ли они вообще? Есть ли чистое зло, с которым нужно бороться, и чистое добро, за которым всегда нужно следовать? Раньше она думала, что есть. Теперь она в этом сомневалась. Все перемешалось, и стало невозможно отличить одно от другого. Слушая то, что говорили все эти люди, она как будто бы сражалась сама с собой внутри своего собственного разума. Какая из двух половинок ее «я» проигрывала битву, а какая побеждала? На этот вопрос невозможно было ответить. Когда престарелый мужчина (который сам не обладал никакими колдовскими способностями) стал рассказывать о том, как его пятилетнего сына забили кольями из-за того, что в присутствии мальчика сами собой летали по воздуху вещи, Эльге казалось, что ее сердце истекает кровью. Мальчика трижды подвергали процедуре экзорцизма, но это не помогло. Впрочем, его убили не сами шээлиты, а обычные горожане, не желавшие жить рядом с «одержимым».

Она не могла, не хотела принимать ту реальность, которую ей демонстрировали сегодня. И как бы в ответ на ее безмолвный стон на трибуну поднялся человек, вовсе не собиравшийся жаловаться на произвол шээлитов.

Это был тот самый высокий белобородый старик, который повстречался Эльге и Уилару на въезде в город.

Он был одет очень торжественно: длинная белая мантия и плащ бирюзово-жемчужного цвета, расшитый золотом и серебром. У него был глубокий, хорошо поставленный голос.

— Меня зовут Осгьен ан Трейт, — представился старик — По роду своих занятий я, как и многие из вас, практикую Искусство. В частности, я занимаюсь астрологией, криптографией, мертвыми языками, расшифровкой различных идеограмм, составлением монограммных заклинаний… Надеюсь, все присутствующие знают, что такое монограммные заклинания? Нет? Хм. Впрочем, это не так важно, поскольку не имеет никакого отношения к тому, что я собираюсь сказать. — Оратор сделал короткую, но выразительную паузу. — Мы с вами выслушали несколько трагических историй, которые, пожалуй, могут оставить безучастной только самую черствую душу. Я выражаю этим людям свои самые искренние соболезнования. Впрочем, мы живем далеко не в идеальном мире, и если в этот зал пригласить, скажем, крестьян, безвинно пострадавших в войне между Нээрскими баронами, то не сомневаюсь — мы бы услышали от них еще более душераздирающие истории…

По залу пробежал ропот.