Я, Елизавета - Розалин Майлз

Я захлопнула ресницы, словно крышку табакерки.

– И что же ваша милость ответили?

Я ощутила прикосновение его пальцев к своим и поднесла их к его губам. Его мимолетное лобзание было теплым, словно мартовское утро.

– Ответил, что глаза у вас и серые, и голубые, и черные временами и даже одновременно, ибо вы королева и можете все, и что вы – целая Вселенная!

И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую Вселенную. Поначалу я веселилась.

– Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти предложения!

Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся, хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для меня о лучшей партии в приходе – что теперь означало весь мир.

– Столько мужчин и такой маленький выбор – кого вы мне присоветуете? – Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке – разложенный товар. – Номер первый – король Испанский.

Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он писал чудесные любовные письма – или кто-то писал за него…

Номер второй – король Шведский.

Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата – своего доброго братца, герцога Финляндского…

Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский, вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и, наконец, жизнь…

А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?

Я не буду назначать преемников!

– Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра… Номера третий, четвертый, пятый – император Священной Римской Империи и два его сына, оптом…

– Кого ваша милость предпочитает? – В отличие от Кэт, Парри принимала все за чистую монету. – Самого Римского императора или кого-нибудь из эрцгерцогов?

– Парри, скажи, – без тени иронии в голосе, – поддержит ли меня Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого, кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского короля-супруга?

– Мадам, мадам!

– О нет, миледи, фи, не надо так говорить!

– Теперь номер пятый, герцог Саксонский…

Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в этот список!

Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.

– Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! – хихикнула Мария Сидни, сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.

Я вытянула шею, разглядывая его.

– Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?

Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей грацией и ослиной почтительностью, меня замутило – я угадала ответ.

– Ваше Светлейшее Величество?

– Рада вас видеть, милорд Арундел.

– В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир, «Двенадцатая ночь».

Рада видеть?

Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!

Полная противоположность другому… другому, которого я… довольно! Хватит!

– Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! – Это вмешалась миловидная и стройная Екатерина Кэри. – Ведь он потратил на нас и горничных около шести сотен фунтов…

– Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные пустяки о нем, когда вы спите! – давясь от смеха, закончила Филадельфия, сестра Екатерины.

– Что он вам дал? – зашипела я. – Любые подарки по праву принадлежат мне! – И заставила их отдать все – и деньги, и драгоценности – больше чем на две тысячи крон! – золотой, инкрустированный перламутром аграф, розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы мне очень понравились в отличие от их дарителя. – При всем его богатстве и связях, Кэт, – шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу, – он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!

Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского католика, пусть даже затаившегося на время!

Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская Сивилла.

– Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, – беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному выходу и уже застегивали манжеты.) – Он прибыл вчера поздно вечером и умоляет принять его как можно скорее.

Вернулся из Франции.

– По-прежнему добрый протестант, – бросила Кэт как бы невзначай, прибирая мои книги, – приятный человек, отлично воспитанный, неизменно верный вашей семье.

«Если уж говорить о женихах, – читалось между строк ее реплики, – то на этого стоит взглянуть серьезно».

Я затаила дыхание.

– Пусть войдет.

Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:

– Попросите сэра Вильяма Пикеринга.

– Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!

Пикеринг! Паж, моего отца, придворный моего брата, он сохранил верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех – моего незабвенного лорда Серрея.

Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего лорда?..

– Искренно рада вас приветствовать, сэр… мы пообедаем вместе и поговорим о… о многом…

– Ваше Величество слишком добры…

– Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома…

Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.

И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала, – светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.

И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце. И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным, величавым обликом.

Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я, принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало ложиться с простым смертным.

И к тому же…

О, Господи, к тому же…

Тес, послушайте…

Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу полюбить.

Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя – для Англии!

Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так? Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее – нет.

– Бывают ли счастливыми королевские браки? – со слезами вопрошала я Кэт. – Есть ли у королей и королев надежда на любовь?

Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:

– А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!

По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре, принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то время, когда он еще оставался ребенком?

Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда, сносила все тяготы ради желанного мужа.

Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его – любила редкой и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не насильно.

«Воистину, – писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, – браки заключаются на небесах».

К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой – переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким, золотистым испанским вином.