Крестный отец (перевод М.Кан) - Марио Пьюзо

Здесь был Энтони Страччи, который хозяйничал в штате Нью-Джерси и на уэст-сайдских причалах Манхаттана. Он заправлял игорными заведениями Нью-Джерси и пользовался большим влиянием в аппарате демократической партии. Страччи содержал парк грузовых автомашин и наживал на нем громадные деньги ― потому главным образом, что каждый водитель отправлялся в рейс перегруженным сверх всякой нормы, а дорожная автоинспекция не останавливала и не штрафовала его за нарушение. Под колесами тяжелых тягачей разрушались шоссейные дороги, и чинить их, взяв у штата выгодный подряд, приходила дорожно-ремонтная компания, принадлежащая тому же Страччи. Таким образом, одно прибыльное дело само собою порождало другое ― просто и красиво. Притом же Страччи придерживался старых правил и никогда не занимался торговлей живым товаром, хотя, как портовый король, волей-неволей не мог оставаться непричастным к незаконному ввозу наркотиков. Среди Пяти семейств Нью-Йорка, противостоящих Корлеоне, его семья была наименее могущественной, зато и наименее враждебной.

Над севером штата Нью-Йорк властвовал Оттилио Кунео ― его семейство нелегально переправляло из Канады через границу итальянских иммигрантов, держало в своих руках все игорные заведения в северной части штата; кроме того, без содействия Кунео бесполезно было пытаться получить от властей штата разрешение содержать ипподром. Внешне этот человек с добродушной круглой рожей сельского пекаря (легальное занятие ― владелец крупной молочной компании) был совершенно неотразим. Он обожал детей и постоянно таскал с собою полные карманы конфет в надежде, что представится случай побаловать кого-нибудь из оравы собственных внучат или детишек своих сподручных. Ходил Кунео в круглой мягкой шляпе, которую носил наподобие женской панамы, обмяв поля книзу и сияя из-под них, словно солнышко, широкой улыбкой. Его, в отличие от большинства других донов, ни разу не сажали ― никогда даже подозрений не возникало об истинном существе его деятельности. Больше того, его честность считалась столь неоспоримой, что он без конца заседал в разного рода общественных комитетах, а однажды удостоился от торговой палаты ежегодно присуждаемого звания «Лучший бизнесмен штата Нью-Йорк».

Был здесь и ближайший из союзников семейства Татталья ― дон Эмилио Барзини. Многое стояло за этим именем: игорные дома и немалое число домов терпимости в таких районах города, как Бруклин и Куинс; поставка на сторону вооруженных боевиков, неограниченная власть над Статен-Айлендом, участие в спортивном тотализаторе Бронкса и Уэстчестера. Торговля наркотиками. Тесные связи с синдикатами Кливленда и Западного побережья, доля в прибылях от увеселительных заведений открытых городов Невады ― Лас-Вегаса и Рино, что свидетельствовало о недюжинной прозорливости. Участие в увеселительном бизнесе на курортах Майами-Бич и Кубы. Вот что скрывалось за понятием «семейство Барзини». После семейства Корлеоне его, пожалуй, следовало назвать сильнейшим из всех кланов Нью-Йорка, а стало быть, и Америки. Рука Барзини доставала до самой Сицилии. Ни один вид незаконной деятельности, сулящей крупные барыши, не обходился без его участия. По слухам, он сумел внедриться даже на Уолл-стрит. С первого дня подпольной войны он использовал свои средства и свое влияние для поддержки семьи Татталья. Заветным желанием Барзини было сместить дона Корлеоне и самому занять положение самого могущественного и чтимого предводителя мафии в Америке ― а заодно и отхватить себе кус империи Корлеоне. Он, кстати, во многом напоминал дона Корлеоне, а кое в чем ― в умении примениться к запросам современности, широко смотреть на вещи, в деловой хватке ― превосходил его. Никому бы в голову не пришло назвать Эмилио Барзини рухлядью, старьем. От него веяло уверенностью вожака, чья звезда восходит, на чьей стороне молодость, нахрапистая дерзость ― сегодняшний день. В нем ощущалась личность сильная, но холодная, без намека на теплоту, свойственную дону Корлеоне, ― и вероятно, он был в данное время наиболее «уважаемый» человек в Пятерке.

Последним прибыл Филипп Татталья ― глава семейства, которое открыто выступило за свержение власти Корлеоне, поддержав Солоццо, и сумело так близко подойти к осуществлению своей цели. А между тем, как ни странно, другие члены Пятерки смотрели на него с долей пренебрежения. Во-первых, он, как известно, имел неосторожность поддаться Солоццо ― пойти на поводу у коварного Турка. Это по его милости заварилась нынешняя каша, злосчастная катавасия, которая столь пагубно сказалась на повседневных деловых операциях нью-йоркских семейств. Во-вторых, он был ― в шестьдесят-то с лишним лет! ― пижон и бабник. И имел полное раздолье для того, чтобы тешить свое сластолюбие.

Дело в том, что семейным промыслом Татталья была торговля женщинами. Проституция составляла главную статью их дохода. Кроме того, под началом Татталья находились почти все ночные клубы Америки, и для семейства не составляло труда дать шанс подающему надежды дарованию пробиться на эстраду в любом конце страны. Филипп Татталья не гнушался пускать в ход силу, чтобы закабалить талантливого певца или комика и диктовать свои условия фирмам, выпускающим пластинки. Но все же основным источником наживы семейству служила проституция.

Как человек Филипп Татталья не пользовался расположением своих союзников. Вечно он скулил и плакался, как разорительно семейное ремесло. Счета из прачечных ― все эти нескончаемые полотенца! ― начисто съедают прибыль (забывая упомянуть, что владелец сети этих прачечных ― он сам). Девицы нерадивы и взбалмошны ― одна сбежит, другая наложит на себя руки. Сутенеры ― все поголовно пройдохи и жулье, продадут ни за грош. Толкового работника днем с огнем не сыскать. Свои же, сицилийских кровей, молодые ребята воротят нос от такого занятия, считают зазорным торговать и помыкать женщинами ― а сами, сукины дети, глотку тебе перережут и не поморщатся. Так имел обыкновение разглагольствовать Филипп Татталья в кругу полупрезрительных, полунасмешливых слушателей. Больше всего он сетовал на чиновников, во власти которых разрешить или запретить продажу спиртного в его ночных клубах и кабаре. Уолл-стрит, божился он, не наплодил столько миллионеров, сколько породил он один, давая взятки продажным шкурам, приставленным к казенным печатям.

Любопытно, что, даже чуть-чуть не одержав победу над кланом Корлеоне, он все-таки не снискал себе заслуженного, казалось бы, почета. Все знали, в чем тогда заключалась его сила, ― это был в первую очередь Солоццо и затем ― семья Барзини. Притом он не сумел воспользоваться преимуществами внезапного нападения и одержать полную победу, что тоже говорило не в его пользу. Быть бы ему порасторопней ― и никому не пришлось бы терпеть столько неприятностей. Смерть дона Корлеоне разом положила бы конец войне...

Как подобает противникам, потерявшим в ходе войны сыновей, дон Корлеоне и Филипп Татталья обменялись при встрече лишь чопорными кивками. Для вожаков Пяти семей дон Корлеоне служил объектом особого внимания ― за ним следили пристально, ища свидетельств слабости, последствий увечья и утрат. Настораживало, что после расправы над любимым сыном дон Корлеоне ищет мира. Похоже было, что это расписка в поражении, и если так, то могуществу Корлеоне отныне суждено пойти на убыль. Впрочем, все это должно было очень скоро выясниться.

Улегся приветственный шумок, опустели стаканы, которыми обнесли собравшихся, ― добрых полчаса минуло, пока дон Корлеоне не занял наконец место за ореховым полированным столом. Позади и чуть левее, незаметный как тень, сел Хейген. То был сигнал для остальных: доны стали рассаживаться вокруг стола. За спиной у каждого располагались сопровождающие, consiglioris садились поближе, чтобы в нужную минуту шепнуть совет хозяину.

Первым взял слово дон Корлеоне ― и повел речь так, словно ничего не случилось. Так, словно не был он тяжко ранен, а его старший сын ― убит, словно империю его не раздирала кровавая резня, детей не раскидало по белу свету: Фредди ― на Запад, под защиту семейства Молинари, Майкла ― на поиски убежища в сицилийскую глушь. Говорил он, естественно, на сицилийском диалекте.

― Прежде всего я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы приехали, ― сказал он. ― Я расцениваю это как услугу, оказанную мне лично, и считаю себя в долгу перед каждым, кто здесь находится. Начну с того, что я не затем явился сюда, чтобы браниться или доказывать свое, но лишь с единственной целью ― обсудить положение вещей, разобраться и, сообразуясь со здравым смыслом, сделать все возможное, чтобы мы разошлись отсюда друзьями. Порукой тому ― мое слово, а те из вас, кто хорошо со мной знаком, подтвердят, что я слов на ветер не бросаю. И довольно об этом, перейдем к делу. Мы тут не юристы собрались, чтобы выдавать друг другу заверенные и подписанные ручательства. Мы ― люди чести.