Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Кому отойдет его доля в «Колтано»? Лоику, как и предполагалось в те времена, когда тот был с Софией? Или Старик изменил завещание и перераспределил свое имущество ввиду предстоящего развода? Нет. Эрван вспомнил, что в сентябре отец продал все свои акции, чтобы вылезти из финансовых затруднений, в которых сам Эрван толком ничего не понял. Оставалась наличность. И без сомнений, немало добра, «добытого нечестным путем», как говорили в Конго.

Эрван всегда клялся, что не прикоснется к своей доле, но обстоятельства переменились: он видел отца в деле, смог оценить, как тот рискует в дебрях Катанги, лишь бы побольше оставить детям. Речь теперь шла не о наследстве, а об усилиях целой жизни… Посмотрим. Но от одной мысли, что придется назначить встречу нотариусу и окунуться в проблемы денег и порядка наследования, у него начинались спазмы в желудке.

Лоик прекрасно с этим разберется. Он позвонил ему, но братец послал его куда подальше. Эрван повысил голос и заодно велел заняться организацией похорон на Бреа. В конце концов, моряком в семействе был именно Лоик. В результате тот согласился ворча – Эрвану он казался все более и более странным. А самым удивительным было то, что брат вроде бы не испытывал страха, а ведь насильственная смерть Монтефиори и убийство Морвана должны были вогнать его в ужас – Лоик принадлежал к категории «смелее, смываемся!». Что он задумал?

Если уж говорить о мандраже, то лучше б Эрвану побеспокоиться о собственной судьбе. После всего, что он видел и пережил в Катанге, он стал тем свидетелем, которого нужно убрать как можно скорее. Кого ему следовало опасаться? Мумбанзы? Подельников Понтуазо? Еще каких-нибудь убийц?

Телефон зазвонил: Одри. Очень вовремя.

– Что у тебя?

– Перечитываю дело Криеслера.

– Ну и?..

– Как была куча неясностей два месяца назад, так и осталась.

– Никаких связей с Изабель Барер?

– Ни хрена. Крипо много раз лечился в психиатрии, прежде чем попал в полицию. У меня есть список заведений. Нужно будет сравнить со списком по Барер, но вряд ли они сидели рядышком в смирительных рубашках. В те времена она еще жила в Клермон-Ферране…

– Когда вы взломали ее кабинет, ничего подозрительного не нашли?

– Ты прекрасно знаешь, что мы нашли.

– Кроме вырезок из прессы и адресов.

– Было еще досье на Анн Симони.

– Где оно?

– В папке, которую тебе дали.

– А что-нибудь еще?

Одри задумалась на несколько секунд, потом:

– В ее библиотеке было много книг по африканской магии.

– Про нганга?

– Мы нервничали, – ответила Венявски, будто извиняясь. – Я не стала вдаваться.

– А что соседи говорят, на улице Николо и де ла Тур?

– Завтра утром. Я не могу все сделать зараз.

Одри свое дело знала: завтра же она с головой окунется в рутинную жизнь кварталов с их кафе, консьержками, мелкими торговцами – причем с утра пораньше, когда весь этот маленький мирок только просыпается для жизни.

– Ладно, работай, – заключил он.

– Хочешь, чтобы я туда вернулась? – предложила она.

– Куда?

– К Кацу.

– Ты что, совсем больная?

Одри не ответила. Она действительно была больная, а потому – лучшая.

– Не вздумай, – добавил он, больше для себя, чтобы и самому не соблазниться. – Слишком рискованно. Продолжим как положено. Будем работать с тем, что имеется. Перешерсти завтра квартал, но я и слышать не хочу ни о каких взломах. Ты сейчас у всех на виду, мать твою!

Он повесил трубку и приготовил кофе. Желудок горел от изжоги, но он собирался проработать всю ночь. Устроившись на диване, он решился наконец открыть досье Изабель Барер.

Его ребята хорошо поработали. Они собрали все, что могли, на психиатра, столь же чокнутого, что и его пациенты, если не более. Отслеживая перипетии ее жизни (Изабель знала толк в психозах), Эрван вспомнил Отто Гросса, тот был лучшим учеником Зигмунда Фрейда, но душевнобольным и наркоманом, и в конце концов умер на улице, просто замерз. Эрвана завораживало классическое клише «безумного психиатра» – он находил в нем ту же логику, что и в собственной профессии: можно ли стать хорошим копом, не будучи потенциальным преступником? Чтобы промерить глубины бездны, нужно знать ее или, по крайней мере, подойти к ней максимально близко. Морван всегда говорил: «Они болезнь, мы вакцина: в нас одни и те же микробы».

Досье начиналось с фотографий. Красота Изабель была мрачной и тревожной. Та же загадочная грация виднелась в череде изображений, неизменно просвечивая сквозь смену причесок и макияжа, – от молоденькой студентки с наэлектризованными прядями, беспокойными глазами и кукольными чертами лица до головы мертвого двуполого существа в самом конце – Эрика Каца. Особенно гнетущее впечатление производил полицейский антропометрический снимок: там она была с короткими волосами и в нацистской форме (под черным плащом виднелись нашивки). Это фото напомнило ему фильм семидесятых годов «Ночной портье», в котором рассказывалась садомазохистская история отношений между немецким офицером и еврейской беженкой. Такое ощущение, что Изабель исполняла обе роли. Она была и Шарлоттой Рэмплинг, и Диком Богартом, жертвой и ее палачом.

Чего хотела эта сумасшедшая от Гаэль? Что ее связывало с Человеком-гвоздем? Как и зачем она заполучила Анн Симони в качестве пациентки? Где она раздобыла адрес Людовика Перно? Фашиствующий наемник, сексот и убийца – он был не из тех парней, чьи координаты есть в справочнике.

Он перешел к общедоступной информации. Бареры были богатой семьей из Клермон-Феррана. На протяжении поколений они владели сначала ручными прачечными, потом химчистками. На сегодняшний день они возглавляли империю – десяток филиалов по всей Франции. Множество вырезок из прессы свидетельствовало об их распрях с экологическими ассоциациями из-за перхлорэтилена, часто используемого при сухой чистке, канцерогенного и загрязняющего окружающую среду.

Эрван начал клевать носом – все это не слишком возбуждало, – когда вспомнил, что брат Изабель, Оливье, приехал в Париж, чтобы забрать тело сестры. Он полистал бумаги и нашел номер его мобильника, нацарапанный в углу одного из протоколов.

Эрван надеялся встретиться с ним лично, но по тону понял, что придется довольствоваться несколькими ответами по телефону. Он представился, объяснил, что ему нужна информация, чтобы закрыть официальное расследование смерти Изабель, и получил сдержанное согласие. Пришлось значительно смягчить вопросы, которые он собирался задать.

– Как давно вы не видели вашу сестру? – начал он до крайности участливым тоном.

– Десять лет. Ее болезнь… Скажем так: мы оборвали все связи.

Ссора после смерти родителей, о которой говорил Фавини, была, конечно же, связана с порядком наследования.

– Изабель по-прежнему остается акционером вашей компании?

– Это вас не касается. Чего вы на самом деле добиваетесь? Вам мало, что вы спровоцировали ее смерть?

Сократи вопросы: время пошло.

– Перед своей кончиной, – продолжил Эрван более жестко, – Изабель сказала нечто такое, что, возможно, связано с одним из наших расследований.

– Моя сестра страдала серьезным душевным расстройством. Все, что она могла сказать или не сказать, не имеет никакого значения… по крайней мере, с точки зрения здравого рассудка.

– И тем не менее она располагала точными сведениями, и довольно тревожными, относительно серьезного преступления. Я хотел бы вместе с вами прояснить несколько фактов.

Вздох с долей фатализма, который мог сойти за согласие. Когда речь шла о сестре, Оливье Барер всегда ожидал катастрофы. Ее смерть на улице Ренар под колесами машины, да еще переодетой в мужскую одежду, была всего лишь одним из многих возможных вариантов.

– Она потеряла мужа и обоих детей в 2006 году… – продолжил Эрван.

– Филипп больше не был ее мужем. Они развелись за четыре года до этого.

– Но вам сообщили о несчастном случае?

– Конечно. Вся семья была на похоронах. Бедные малыши…

Голос чуть заметно изменился, что подвигло Эрвана на новый вопрос:

– Изабель тоже была?

– Нет, – после некоторого колебания признал тот.

– А где она находилась?

– Откуда ж нам знать?

Эрван представил себе кладбище в Лила, мавзолей, где Изабель забальзамировала на египетский манер своего бывшего мужа и детей. Она не присутствовала на похоронах, но вернулась ночью, чтобы эксгумировать тела и обработать их по-своему. Пока что никто не был осведомлен об этой стороне дела.

Меняем курс.

– Вы знали, что она снова… консультирует?

– Нет.

– А что она практиковала под фальшивым именем?

– Категорически нет.

– А что выдавала себя за мужчину?

– НЕТ! На каком языке я должен вам объяснять? Ни у меня, ни у кого-либо из семьи не было с ней никаких контактов. Она отказалась от нас. Она больше не хотела о нас слышать…