Дали - Рудольф Баландин

Этот пиджак в июле 1936 года присутствовал на сюрреалистической выставке в Лондоне. Она едва не завершилась трагически для Сальвадора Дали, и причиной была его изобретательность. Желая произвести ошеломляющее впечатление на аудиторию, он решил выступить в водолазном костюме. Когда устроитель выставки заказывал скафандр по телефону, его спросили, на какую глубину предполагается погружение, в ответ:

— Сеньор Дали намерен погрузиться в глубины подсознания и немедленно вынырнуть обратно.

— В таком случае мы предоставим шлем особой конструкции!

Водолазный костюм был доставлен. Прибывший с ним механик помог облачить лектора в скафандр и тщательно завинтил шлем. На ногах, как положено, были башмаки со свинцовыми подошвами. На шлеме красовался радиатор автомобиля. На поясе висел кинжал. В руке был бильярдный кий.

Едва передвигая ноги, поддерживаемый друзьями, ведя двух лохматых волкодавов, Дали с трудом добрался до зала и начал речь на французском языке…

Не тут-то было! Он едва дышал, обливаясь потом и задыхаясь в глухом шлеме. Перехватило дыхание. Несмотря на микрофон, голос звучал глухо и тихо, голова кружилась. Он стал жалобно звать на помощь.

Гала бросилась к нему. Вместе с его товарищем они стали отвинчивать шлем. Безрезультатно! Механик по всем правилам затянул болты, а сам запропастился. С помощью бильярдного кия стали отделять скафандр от шлема, чтобы дать доступ воздуху. Не вышло. Дали терял сознание.

Публика была в восторге: вот подлинное сюрреалистическое представление! Раздавались бурные аплодисменты и восторженные крики. Действительно, представление было на редкость убедительным.

Наконец, принесли тяжелый молоток и стали сбивать винты. Дали был полуживой, каждый удар отзывался в голове. Публика устроила настоящую овацию, когда шлем был снят и показалась бледная, в поту, ошалелая голова сюрреалиста.

Комедия с погружением в глубины подсознания с помощью водолазного костюма едва не обернулась трагедией. Но главная цель была достигнута: реклама Сальвадора Дали!

Он сумел ошеломить влиятельную американскую публику не столько экстравагантными выходками, сколько оригинальными рисунками и композициями. Достаточно вспомнить портрет популярной голливудской актрисы, секс-символа Мэй Уэст: лицо складывается из предметов и двух картин, находящихся в комнате. Этими средствами художник добился портретного сходства с оригиналом!

Казалось бы, обретя богатство и славу, став востребованным живописцем и дизайнером, Сальвадор Дали добился того, о чем только может мечтать художник, лишенный политических предубеждений и социальных предрассудков. Но тут его поджидал коварный удар…

… В пьесе H.A. Островского «Лес» есть сцена. Встречаются бродячие актеры, бредущие пешком. Комик Счастливцев рассказывает товарищу, как гостил у тетушки, богатой помещицы, в тепле, уюте и сытости. Прошла неделя, другая, и тут мысль: «А не удавиться ли мне?» Понял: плохо дело, вылез через окно, да и бежал.

В нынешней РФ многим такое поведение покажется нелепым: о чем же еще желать, когда обитаешь в полном комфорте и благоденствии, тебе прислуживают, живешь как барин. Но для человека, в отличие от скотины, этого слишком мало. А если человек талантлив, для него такое прозябание подобно неволе, пусть даже в роскошных хоромах (ныне ведь — высокие заборы, железные двери, строгая охрана, — ну чем не место заключения для особо опасных!).

Сальвадору Дали пришлось испытать нечто подобное истории со Счастливцевым. При полном благополучии, внимании прессы, богатых заказах и восторгах публики ему вдруг стало тошно:

«Нестерпимая тоска сковывала мое воображение — мое крылатое воображение! Я был сыт по горло всем: растекшимися роялями, скафандрами, клешнями телефонов, архиепископами, горящими кипарисами, ломившимися в окно, коктейлями и славой. Мне нужно было вновь как можно скорее увидеть Порт-Льигат. Только там, в одиночестве, которое мы с Галой отвоевывали семь долгих лет, не торопясь и ни на секунду не оставляя усилий, не покидая своей кузни, я возьмусь за главное — как молот обрушится мой дар на наковальню эпохи!»

Это могло сойти за простую охоту к перемене мест. Поначалу в Порт-Льигате ему показалось, что началось обновление жизни. Но вскоре он вновь ощутил давящую тоску, по ночам не спал. Прежняя жизнь представлялась только сновидением, призраком, «который рассеялся, едва неотступная, сверлящая, непостижимая тоска сжала сердце. Нет ни Парижа, ни Америки, ничего нет, кроме нас двоих — тоски и меня».

Даже Гала впервые была ему не в радость. Что происходит? Он убеждает себя: «Ты можешь наконец не думать о деньгах. Можешь работать не торопясь, можешь взяться за главное дело своей жизни. Ты совершенно здоров. У тебя столько замыслов — и живописных, и театральных, и кинематографических, — работай, пиши! Но почему-то опускаются руки. И Галу все сильнее тревожит твой беспокойный, озирающийся, трусливый взгляд. Ты боишься? Боюсь. Боюсь… Но чего?»

Это была настоящая депрессия: «Меня захлестывает отчаяние. Я стою столбом, меня бьет дрожь, прошибает пот. Еще немного — и я зарыдаю, завою!.. Я знаю: слава — вот она, зрелая мягкая смоква, вожделенный олимпийский плод! Руку протяни, сорви — и брызнет сладостный сок. Ведь ничего, ровным счетом ничего не случилось, нет никакой причины тосковать, а я тоскую. Я раб этой растущей тоски, взявшейся неизвестно откуда и бог весть куда ведущей. И так она сильна, что мне страшно. В этом и суть: ничего не случилось, нет никакой причины тревожиться…»

Нет, депрессия, как любая болезнь, без причины не бывает. Обратись Дали к психоаналитику, он бы ему наговорил много всего о сексуальных причудах и аномалиях, детских страхах и комплексе Эдипа. Однако еще раньше Гала лучше всякого психиатра решила — практически! — его сексуальные проблемы. В чем же причина душевного недуга?

Ко всему добавились внешние обстоятельства. Его давняя знакомая, не вполне психически здоровая Лидия была в глубокой печали. Два ее сына, рыбаки, забросили свою работу и стали добывать в овраге радий, по их словам — огромный пласт. Они свозили глыбы земли в сарай, а заполнив его, валялись в саду, рассуждая о своих рудниках. Однако покупателей на их радий не находилось. Они временами закатывали истерики и даже избивали мать. Их забрали в сумасшедший дом. Один из них перестал есть и умер с голоду.

Сальвадор предположил, что боится обезуметь и умереть. Да, когда общаешься с психически больными, начинаешь и сам немножко сходить с ума. Но в данном случае его депрессия имела более глубокие корни: она началась еще до того, как он вернулся в Испанию.