Танец Огня - Анна Гаврилова

Взрыв! Барабаны ударили громко, все разом, и я потеряла себя.

Я стала частичкой стихии.

В миг, когда это случилось, изменилось все. Слепяще-белое пламя вырвалось из чаш и помчалось ко мне, а я встречала его с улыбкой. Это было волшебно, но вместе с тем настолько реально! Танцевать с огнем, быть огнем, гореть.

Пламя окружило стеной, и барабаны возликовали. Ритм ускорился, а я… я окончательно сошла с ума.

Шаг, движение бедрами, плавное скольжение. Прикосновение к пламени. Мы одно целое, мы стихия.

Еще шаг, я прогибаюсь назад настолько, что едва не падаю, но огонь страхует — это поддержка партнера.

Шаг. Ласкающее пламя рядом.

Поворот. Мир кружится вместе со мной.

Я — огонь.

Я — стихия.

…Не знаю, как долго это продолжалось: может, минуту, может — час. И не знаю точно, когда все изменилось. Но перемена все же произошла.

Я, как и прежде, слышала бешеный стук барабанов, двигалась, скользила, но с окружающим меня пламенем что-то произошло. Внешне, для наблюдающих за танцем Огня, ничего не изменилось, но отсюда, изнутри, это чувствовалось.

Сперва пламя отставало от меня на долю секунды, но чем дальше, тем сильнее становился этот разрыв, этот диссонанс движений. И еще… я внезапно ощутила жар.

Это было невозможно, этого никак не могло произойти, потому что огонь, я это знала, был истинным. А истинный божественный огонь обжечь неспособен.

Однако этот — жег. Хуже того, он пытался укусить.

В какой-то момент крыло пламени качнулось ко мне, и я сбилась с ритма, потому что пришлось отскочить. И после этого с ужасом осознала: сработал инстинкт, тот самый, который древнее и сильнее любой магии. Инстинкт выживания.

И все. Волшебство кончилось, разбилось, как хрупкая хрустальная ваза.

А в следующий миг меня охватила паника, потому что в пламени мелькнуло женское лицо, и я услышала очень тихое, но предельно злое:

«Танцуй!»

Я замерла, чтобы тут же отскочить, уйти от выпада огненной плети.

«Ну же, танцуй!» — вновь прошипела мелькнувшая в пламени женщина.

Она была ненастоящей, не материальной, она… собственно, огнем она и была.

И я вдруг как-то разом осознала — это конец. Мой конец. Допрыгалась.

«Танцуй! Я приказываю!»

Я вновь отпрыгнула, избегая очередного выпада, и помотала головой — нет. Нет!

Что творится снаружи, я толком не видела — стена огня была слишком плотной. Но в какой-то момент она, словно специально, истончилась, показывая одного единственного человека. Вернее, одну единственную женщину. Шанарин.

Жрица центрального городского храма стояла на возвышении, возле одной из колонн, и улыбалась. А мне разом вспомнился весь тот ворох нападок и замечаний, ее намеки и легенда об обретении магии.

Осознание было подобно удару кнутом.

— Вы — его жена?

Послышался смех. Тихий, но полный сдержанной ярости. А следом…

«Что? Не ожидала?»

На этот раз стена огня не качнулась, просто кольцо начало сжиматься, и меня, несмотря на обжигающий жар пламени, пробил холодный пот.

— Вы не поняли! — сипло прошептала я. — Я не претендую на вашего мужа! Я не претендую на Ваула!

Ответа не последовало, но я поняла — не верит.

И опять зазвучал смех. На фоне оборвавшейся песни барабанов он показался особенно зловещим.

«Танцуй, девчонка!» — прошипела огненная женщина даже не приказ, а приговор.

Я хотела закричать, но не смогла — дыхание от жара перехватило.

Это действительно конец. Даже взмолись я сейчас о помощи, в божественную магию невозможно вмешаться. Огонь, призванный моим танцем, не укротить ни одному из магов, потому что это — Истина! Это чистая, дикая стихия, которая не подчиняется никому, кроме высших существ.

И на фоне этого осознания злой рык Каста показался даже не глупостью — абсурдом. Почти таким же чистым, как ненависть, которую испытывала ко мне жена Ваула.

— Прекрати!

Смех. Кольцо сужается. Еще секунда, и я смогу дотянуться до него рукой. Еще немного, и я сгорю заживо.

— Прекрати, я сказал!

Вот теперь огненная женщина раздраженно прошипела:

«Убирайся, щенок!»

Каст не мог расслышать ее ответ. Или все-таки мог?

— Дура! — донеслось сквозь пламя, и мир внезапно изменился.

По глазам резанула вспышка. Яркая настолько, что брызнули слезы.

И кольцо окружающего меня пламени под чужим влиянием рвется. Огонь шипит и пытается сопротивляться, но тот, кто вмешался, сильнее. Действительно сильней.

«Щенок! — огненная тень уже не шипит, она визжит. — Ублюдок!»

А я поворачиваю голову и вижу его — злющего, как все черти ада, пижона.

И читаю по губам:

— Старая ревнивая дура!

Нет. Мне не померещилось, и это действительно так. Каст подчинил божественное пламя! Я не ошиблась. Но… разве такое возможно?

— Девчонка моя! — прорычал Каст. — Моя! Убирайся!

Черные глаза пижона полыхнули огнем. Короткий пасс, и его ладони наполнились светом… черт! Это не свет, это тоже огонь, только белый! Истинное пламя!

И, глядя на него, я уже не знаю, кого бояться сильнее — убийцу или спасителя.

Зато жена Ваула знала наверняка.

«Ублюдок!!!» — раздался последний, полный бессильного бешенства крик.

И все.

Пламя опадает и затухающим бисером рассыпается по полу.

Я же стою и завороженно смотрю на своего спасителя. Он шагах в пяти, так что вижу отлично: глаза Каста темнеют и становятся прежними, а белое пламя, сиявшее на ладонях, обращается обычным, рыжим огнем. То есть словно ничего и не было. Словно… Каст маскируется.

Ноги подгибаются, но упасть я не успеваю. Просто кто-то рыжий и по-прежнему предельно злой буквально пролетает эти несколько шагов и хватает в охапку.

А я, пусть и совершенно без сил, но с неожиданной ясностью поняла — жена Ваула не просто так назвала Каста ублюдком. Несмотря на крик и яростный тон, она не оскорбляла. Она констатировала факт.

И теперь, глядя на Каста, я совершенно четко видела его сходство с чертами золотой статуи, рядом с которой мы находились. Тот же нос, те же губы, тот же разрез глаз…

— Дашка? — прорычал Каст, но это была не злость, а беспокойство. Он просто не успел переключиться.

Боже, во что же я вляпалась? Нет, на самом деле, во что?

— Почему твой отец не вмешался? — задала я самый главный сейчас для себя вопрос.

Ведь я танцевала для Ваула! Для него одного! А он…

Лицо Каста приобрело страдальческое выражение.

— Почему? — повторила я требовательно.