Крузо - Лутц Зайлер

По дороге в судомойню Эд чувствовал прилив бодрости и чуть ли не удовлетворение. Промыл чашку от остатков кашицы, подставил под кран; окунул в чашку здоровую руку, ощутил струю воды. Братишка, что ты делаешь, спишь или бодрствуешь? Два-три раза он оглянулся, на открытую дверцу кухонного лифта, в котором по-прежнему стояла лужа. А когда вернулся в комнатушку, Крузо вроде бы опять находился в полном сознании. Голова его боком лежала на подушке, левое веко подрагивало. Когда он снова открыл глаза, веко на секунду-другую повисло на полпути.

– Ты поранился, Эд? – Он схватил Эдову поврежденную руку.

Горячка маской блестела на его лице. Ничто не напоминало о ненависти, с какой он несколько часов назад норовил затолкать голову Эда в водосток.

– Это твое, Эд. – Он протянул ему фотографию, измятую, в пятнах то ли пота, то ли «Экслепена».

– Нет, Лёш, пожалуйста, теперь она должна остаться у тебя, то есть…

– Возьми. Она присмотрит за тобой. Скажем, до следующего распределения.

От фотографии остался сущий ошметок. Бесценный клочок, покуда на нем еще можно разглядеть кроткую улыбку. Наша собственная маленькая покойница, подумал Эд.

– Давай просто положим ее здесь, у кровати, ну, в смысле, для нас обоих.

Выражение лица Крузо переменилось. Эд поспешно схватил фотографию, но теперь Крузо не выпускал ее, крепко сжимал в пальцах, глядя Эду в глаза.

– Она где-то там, в море, Эд. Можешь воспользоваться моим биноклем. Ориентируйся по огням. И если однажды меня здесь не будет, некоторое время, тогда… позаботься. Обещай мне. Обещай, прямо сейчас!

В этот миг электрическая цепь словно разомкнулась, Крузо закрыл глаза и умолк.

– Обещаю, – пробормотал Эд.

Фотографию он поставил на прежнее место, на стул. Пятна воска, пот, измятое лицо. Больно смотреть. Хоть какой-нибудь человек, хоть какая-нибудь помощь. Эд глянул на часы. И принялся тихонько ругать себя. Какие были возможности? Врачи среди отпускников? С начала ноября остров совершенно обезлюдел. Наверняка где-нибудь в пансионате сидит врач, нарезает ломтями серый хлеб и удовлетворенно слушает шум моря. От смехотворного фосскамповского медпункта проку явно не больше, чем от кромбаховской аптечки, а больница в Бергене слишком далеко.

Он достал из стола Кромбаха телефонный справочник.

Звонить по телефону Эд не привык. У них дома телефона не было. Говорить в трубку, не видя собеседника, казалось ему неестественным; в таком разговоре было что-то искусственное, почти нездоровое. Ему вспомнился первый разговор по телефону, в детстве, в деревенском кооперативе. Продавщица прижала трубку к его уху, через прилавок, где стояли стеклянные банки с карамельками. Голос матери – как удар, он ощущал ее, в ухе, но ее самой не было. И не сумел выдавить ни слова, хотя все в магазине его подбадривали, – ни единого слова.

Грязно-желтая титульная страница справочника (издание 1986 года) испещрена пунктирными линиями – попытка геометрически изобразить междугородные разговоры, как несложно понять. Воображаемая система, в узловых точках которой виднелись маленькие телефоны, точно пауки в тенетах. Существо покрупнее, внешне похожее на наборный диск, уже попалось в сети. А поверху – падающий вниз монолит черной телефонной трубки, которая, словно идол или бог телефонной сети, обхватывала все это и грозила утащить с собой в бездну.

На первой странице – список «сигналов оповещения»: атомная тревога, воздушная тревога, химическая тревога и отбой. Дальше страница с правилами, которую Эд поспешно пробежал глазами, затем «Инструкция по использованию». Жирным шрифтом: «В интересах взаимной вежливости и удобства дозванивания: БУДЬ КРАТОК!» Эд набрал номер Скорой медицинской помощи. Послышался голос: «Справочная». Странно, хотя, возможно, все звонки идут именно через справочную. В трубке зашуршало, включился какой-то счетчик. Но раздражало Эда кое-что другое. Обливаясь потом, он прижимал к уху серую трубку.

– Меня зовут Эдгар Бендлер, сотрудник заводской столовой «У отшельника»… э-э-э… на Хиддензее, округ Росток, район Рюген. – Он говорил очень громко, по буквам назвал адрес.

– Да, слушаю вас, – отозвался мужчина, и в тот же миг Эд сообразил:

– Ребхун?

– Простите, не понял. Сообщите цель звонка.

– Ребхун, ах ты, гнида!

– Алло! Абонент?

Щелчок – и в ухе Эда оглушительно загудел сигнал «занято». Рука Крузо бессильно приподнялась и упала.

– Предатели теперь повсюду, и на телефоне тоже. Все подслушивают, мракобесы. Море тоже паршивый предатель, Эд, ты знаешь?

Вроде как без разбору Крузо перечислял населенные пункты, места, которые называл корневыми, – Плауэн, Гота, Печ, Брно, Краков, Курск, Павлодар, Караганда…

На улице стемнело.

Эд включил свет и выдернул из розетки штекер обогревателя. Принес из буфета стакан воды, напоил Крузо.

– Вода – самый паршивый предатель, Эд. Я имею в виду глубокую воду, тебе это известно.

Он опять закашлялся. Ему становилось все хуже. На коже проступили странные пятна, вокруг глаз залегли круги, темными тенями спускавшиеся на щеки.

– Жаль, очень жаль, старая Луковица, – пробормотал Крузо.

Путь до буфетной стойки вдруг оказался долгим, и глухой звук шагов по половицам уже не внушал Эду ни малейшего доверия. Помещения медленно сменяли друг друга, сезон миновал.

– Эд! Эд? «Дорнбуш» горит.

Эд еще немного посидел за письменным столом, потом забрался к Крузо в постель. Товарищ отвернулся, прижал лоб к стене. Он стонал и охал, пока изнеможение не утянуло его в сон. Около полуночи новый приступ озноба. Крузо трясло, он лепетал что-то неразборчивое. О матери, артистке-канатоходке, о трех медведях на фантике от шоколадной конфеты. Упомянул русский городок № 7 и какого-то «фонтанного мастера», фонтанного мастера из Сансуси.

– Зародыш подлинной свободы, Эд, развивается в несвободе.

Он говорил все тише. Под конец только шелест, прерывистое дыхание.

Эд изо всех сил старался хоть немного согреть товарища, но озноб был слишком силен. Порой казалось, Крузо хочет оттолкнуть его, отбросить. Тогда Эд обнимал его еще крепче и напевал стихи. «Вечер в сад забрел, плутая; Соня ходит в синей дреме. Проплывает птичья стая…»[27]

А затем настал покой. Лишь глухое вибрато его лба по стене, будто он не мог не выстукивать свой СОС в стены «Отшельника».

Эд решил утром отвезти Лёша на тележке в гавань, к первому парому. А оттуда в Штральзунд, в больницу. Может быть, он даже сумеет затащить тележку сюда, в эту комнатушку, прямо к кровати. Да, так я и сделаю, думал Эд. Прижал губы к мокрой от пота спине Крузо. Потом ухо. Потом опять губы. На секунду – запах рождественской выпечки. Что-то с корицей. Плечи Эда задрожали – и накатило. Без единого звука он дал волю слезам.

Возвращение домой

Стол персонала завален чемоданами и дорожными сумками, которые громко спорили, о Боге, о мире, о новых пунктах назначения. Все были крайне возбуждены, ведь по-настоящему никто не знал, что ждет впереди, на Мёне, на Гавайях, в Шанхае. Даже обшарпанная Эдова сумка из кожзаменителя и та взяла слово. Пока кума Смерть не вошла в ресторан и все не замолчали.

«Это не смерть, – прошептал фибровый чемодан Кромбаха, – это всего лишь… перевозчик…»

Всего лишь перевозчик, грезил Эд.

К нему приближалась звезда, звезда из глубин мрака.

Пока Эд не осознал, что происходит, все словно бы состояло из быстрых вздохов. Крупная фигура возле кровати. Расстегнутая шинель. Пряжка ремня с советской звездой. Она стукнула по стакану на столе, и стакан преобразился: тихонько звенящий грааль, полный прощальной музыки.

– Мы ждали всю ночь, я так рад, что вы… Мы ждали и…

Против света настольной лампы Эд вначале мог различить лишь нижнюю половину крупной фигуры. Высокий седой великан, шинель до колен, по-командирски наброшенная на плечи. Полуослепнув, Эд перевел взгляд на широкие, расплывчатые погоны. Пустые рукава и ярко-красная полоса у подола шинели, без сомнения – генерал. Точно парализованный, он по-прежнему лежал под одеялом. Крузо повернулся во сне и правой рукой обнял Эда за плечи – как бы желая то ли удержать, то ли защитить.

Второй военный, в морской форме, вошел в комнату и, не раздумывая, откинул одеяло. Хватка Крузо стала крепче, но без толку. Моряк без церемоний вытащил Эда из постели. Потом начал осматривать Крузо, тот тяжело дышал, но озноб как будто прекратился.

Эд, словно и он теперь тоже военный, стал рядом с кроватью и попытался еще раз доложить:

– Мы ждали, всю ночь, телефон не работал…

В этот миг его захлестнул стыд. Раздетый товарищ и он, полуголый, жалкий, руки по швам, если б на нем были брюки.

Генерал тоже казался смущенным, взял со стола флакон, прочитал этикетку.

– «Экслепен»?

Голос, точно глухой раскат.

– Шестьдесят процентов спирта, – пользуясь случаем, облегченно выдавил Эд. – Я растер им Лёша… то есть Алексея, его бил озноб, он… травмирован.