Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

Кроме Пятакова в машине на заднем сиденье расположился Стас Гамаюнов, накачанный придурок, и еще один темноволосый, которого Таня не знала, но, разумеется, такой же подонок, как и эти двое. Стас распахнул заднюю дверцу и поманил ее пальчиком:

— Ау, Танюша! Мы тебя заждались.

Машину они подогнали почти вплотную к подъезду. «Хотела же кроссовки одеть, дура несчастная!» — подумала Таня. Лучезарно улыбаясь, она поставила сумки на асфальт, помахала парням, дескать, лучше вы идите сюда, развернулась — и с места, как на стометровке, стрельнула вдоль дома. Бежала она хорошо, красиво, как убегают от смерти. Босоножки только мешали. Преследователь, тот, который был ей незнаком, догнал ее уже на спуске к автобусной остановке, где неподалеку был милицейский пост. Парень прыгнул на нее сзади, прижал к земле и для верности хряснул кулаком по затылку. Но не сильно, сознания она не потеряла. Потом он помог ей подняться, заломил руку за спину и повел обратно к машине. Народ с остановки с любопытством наблюдал за привычной московской сценкой. Навстречу им попался хмурый гражданин с авоськой, набитой пивными бутылками, и двое беззаботных подростков с повязанными косынками головами. Таня не пыталась вырываться, понимала, что это уже ни к чему. Свободной рукой достала платок, вытерла кровянку с лица. Подросткам ее конвоир весело бросил, как знакомцам:

— Бегает, курва, быстро, еле поймал!

В ответ подростки радостно закудахтали.

Ее сумки были уже погружены в багажник, через секунду она оказалась зажатой на заднем сиденье между Стасом и незнакомым весельчаком. Пятаков с места рванул, как любил, со второй передачи.

Влились в середину потока на Садовом кольце. Все молчали. Стас пускал дым ей в ухо. Таня помнила, как он улещивал ее год назад. Заманивал на крутые горки. Обещал какие-то особенные наслаждения, ведомые ему одному. Похвастался, что выписывает подпольный итальянский журнал «Секс для избранных».

— А шефа не боишься? — спросила у него Таня.

— Мы с тобой культурные люди, — сказал Стас. — Я к тебе давно приглядываюсь. А шеф, между нами, девочками, дубина деревенская. Неужто тебе с ним приятно?

— Приятно. У него сопли короче.

Пятаков тоже к ней подкатывался, но без зауми. Пригласил как-то отужинать в погребке «Одуванчик», а когда отказалась, обозвал «поганкой» — только и всего. Зла не затаил. Не был закомплексован, как Гамаюнов. Тот впоследствии, когда доводилось встречаться, поглядывал волком. Дескать, погоди, Танечка, придет час, припомню тебе «длинные сопли». Вот час, видно, и пришел.

Пятаков глянул в зеркальце, пробурчал недовольно:

— Петух, зачем рожу-то ей раскорябал? Не мог потерпеть до места?

— Да она сама навернулась. Такая резвушка, никогда не подумаешь.

— Куда же ее понесло?

— Черт ее знает! Наверное, к чайнику своему. Жаловаться на нас.

На съезде к Самотеке Пятаков нагло подрезал нос у вишневого «жигуленка» и пронесся на только что вспыхнувший красный свет. Гамаюнов его осудил:

— Не надо бы сейчас приключений, старичок.

— Времени мало, — отозвался Пятаков. — Чего-то вроде Серго заколдобился, отбой дает. А я гадом буду, если фраера не кину.

Стас нежно погладил ей бедро, норовя нырнуть поглубже.

— Слышишь, курочка? Георгий Иванович спешить изволят-с! Ты уж будь умницей.

— Ну и вонища, — сказала Таня. — Зубы совсем, что ли, не чистишь?

Стас оттянул ей кожу на бедре и резко перекрутил. Показалось, прожгло ногу от колена до пятки. Взвизгнув, локтем двинула его в бок.

— Не егози, падаль! — одернул ее тот, кого звали Петухом. — Наегозишься еще.

Привезли ее к Пятакову на квартиру, и от машины, окружив, повели в подъезд. Там бабушки сидели на скамейке, и перед ними Таня на всякий случай еще разок взбрыкнула. Упала на колени, завопила благим матом:

— Помогите, родненькие! Убивают!

Получила по губам от Пятакова, и волоком ее втащили в подъезд и дальше до лифта. В лифте Пятаков сказал:

— Не срамись, Плахова. Ты же понимаешь, тебе кранты.

— Это вы не понимаете, — ответила Таня. — С вас Алешка спросит.

— За тебя-то, за зассыху?

— За меня, мальчики, за меня!

Посадили ее в комнате на стул, наспех примотали проволокой к спинке. Особенно усердствовал Стас.

— Смотри, не кончи преждевременно, извращенец вонючий, — брезгливо заметила Плахова. Наотмашь он влепил ей оплеуху.

Пятаков на правах гостеприимного хозяина только наблюдал за волнующими приготовлениями.

— Порядок такой, — сказал он. — Сперва ставим тебя на хор. Потом немного помучим. Или как хочешь? Сначала удовольствие, потом развлечение. Танюша, твой выбор. Мы же джентльмены.

— Чего добиваешься, пес?

— А ты не поняла? Где фраер прячется?

— Какой фраер?

— Будет очень больно, — предупредил Пятаков. — Будет так больно, как ты даже в кино не видела. Петух у нас отменный спец. В Баку стажировался. Скажи, Петух!

— Можно начать с глазиков, — мечтательно ответил Петух. — Выколем глазики, а потом усадим на колышек.

Стас Гамаюнов откупорил бутылку пива, отхлебнул, заперхал. Он глядел на Таню с каким-то тоскливым выражением. Подошел и полотенцем утер ей губы.

— Мы не садисты, не бандиты, — сказал он. — Поверь, Таня, нам не хочется это делать. Но закон есть закон. Мы все по нему живем, и ты тоже. Новые времена. Ты ведь знала, на что шла, когда стукнула. Но у тебя есть шанс. Не заводись. Отдай Пятакову своего духарика. Зачем он тебе? Я его видел. Ни кожи ни рожи и подметки гнилые. Разве что кусается здорово. Отдай его нам и будешь жить. Это честно.

— Крест вас достанет, хоть вы под землю зароетесь, — сказала Таня.

— Не заблуждайся, — возразил Стас. — Ты же слышала, у них перемирие с Серго. У них свои большие игры. А ты помоги нам в нашем маленьком дельце. Все равно твоему ханурику кранты. Он никому не нужен, ни Кресту, ни Серго.

— Не говори, чего не знаешь. У него с Алешей переговоры.

Пятаков примирительно заметил:

— Пусть так. Пусть переговоры. Тогда чего ты переживаешь? Мы пойдем к нему, и он сам нам об этом скажет. На рожон не полезем, не тот случай.

— Дайте я позвоню Кресту.

Пятаков подошел к ней вплотную, наклонился — глаза к глазам.

— Заигралась, девочка. Я твоего Креста в гробу видел. Неужели всерьез надеешься Пятакова напугать?

— Чего тебя пугать, ты и так весь трясешься.

Пятаков махнул рукой и влепил ей дымящийся окурок в лоб. Таня дернулась и вместе со стулом повалилась на пол. Петух рывком поднял ее и усадил в прежнее положение. Пальцем зацепил лифчик и потянул. Груди выкатились наружу.

— А ничего, — оценил он, ущипнув сосок, — еще крепенькие. Надо было нам, ребятки, сперва ее из джинсов вытряхнуть, а после привязывать. Вечно мы торопимся.

— Сунь ей кляп, — сказал Пятаков.

Петух разжал ей зубы и забил в рот полотенце. Потом размотал проволоку, сгреб ее на пол и начал стягивать джинсы. Таня сперва не сопротивлялась, но, улучив момент, все же достала хлопотуна коленом в пах. Не зря ходила в свое время на курсы по самообороне. Удар получился жесткий, хлесткий. Петух закрутился волчком и пополз к дверям, подвывая.

— Когда женщина не понимает интеллигентного обращения, — сказал Пятаков, — приходится действовать по-солдатски, — и вдавил подошвой ее голову в пол. Дальше в сознании Плаховой образовалась черная дыра, и очнулась она от жгучей рези в бедрах и в животе. Раскоряченная, она была опять примотана к стулу, и над ней пыхтел Стас, похрюкивая от удовольствия. Пятаков сидел в кресле с бокалом красного вина. Петуха в комнате не было. Она опять на минутку забылась и пришла в себя, когда Стас деловито застегивал ширинку.

— Ну что, — спросил он, вытянув у нее изо рта полотенце, — сколько раз кончила?

— Пока нисколько, — сказала Таня. — Но было забавно. Как с воробушком.

Пятаков задумчиво произнес:

— Ты какая-то, Плахова, все же чумная. Повредила чего-то самое важное Петуху. Он вот сейчас из ванной придет, и я тебе не завидую.

Таня сказала:

— Вы, мальчики, уже себе могилку вырыли. Но если заплатите каждый по гранду, я вас не выдам.

— Даже не смешно, — удивился Пятаков. — Может, тебе смешно, Стас?

— Не пойму, искренне признался Гамаюнов. Из-за какого-то лопаря терпишь муки. Какой в этом смысл? Ты же шлюха обыкновенная. Не пойму.

— Она деревенская, — заметил Пятаков, отхлебнув из бокала. — У них у всех три извилины. Их всех надо давить, как клопов. Лимита вшивая… Эй, Петух, ты где?! Давай за работу. Потом мы тебе другие яйца приклеим.

Петух явился хмурый, озабоченный. Ни на кого не глядя, подскочил к Плаховой и с ходу врубил ей правого крюка. Комната подскочила и заискрилась.

— Эй, полегче! — крикнул Пятаков. — Успеешь замочить. Ты за язык подергай.

Но Петух не на шутку разошелся, бил и пинал без роздыху в мягкое, податливое тело, пока Стас не кинулся на него сзади, не оттащил. Но Тане Плаховой было уже все безразлично. Потихоньку, с громадным облегчением ее душа потянулась в иные пределы. Еще долго они колготились над ней, прижигали, резали бритвой, а она лишь улыбалась мучителям жуткой приветливой улыбкой. Боль перекинулась тонким мостиком на укромную, солнечную поляну, где осталась она наедине со своим милым. Неумолчно гомонили синички в разбитой голове. Вдовкин, печально склонясь, поцеловал ее растерзанную грудь. «Как же так, родная?! — укорил он. — Мы же договаривались уехать в Торжок». — «Ничего не поделаешь, беги один», — шепнула она, не размыкая губ, и безмятежная, счастливая поплыла в страну, откуда нет возврата.