Лагерь живых - Николай Берг

— Похоже, от них тут пользы поболе. Только как бы потом нас не послали в едриня — типа вас тут не стояло и не ехало.

Николаич поворачивается к танкисту:

— Майор, а вы как к рейду на ночь глядя относитесь?

— Танк без электроники, осталось три заряда. К пулеметам — половина БК. Есть еще повреждения и поломки. К тому же танк не мой. Так что мне поровну, если только доехать сможем, а не сломаюсь по дороге… Я вообще-то не танкист. Просто водить умею, вот и согласился помочь. Но завтра хотел бы уже быть в больнице — ревматизм свой я знаю. Завтра от меня получеловек будет…

— Получается так, что я даю согласие выехать на поддержку МЧС. Танк постараюсь забрать с нами. Вова! Особенно не тушуйся — МЧС утверждает, что внакладе не останемся.

— Эти бы речи да Богу в уши, — бунчит Вовка вполголоса.

— Николаич, а кронштадтские не возразят против отдачи танка?

— Эге, мы ж технику не дарим. Мы ее даем в ленд-лиз. Но вот если какой БТР у людоедов в запасе есть и базу МЧС они в новый лагерь переделают — будет хуже.

Пока Николаич утрясает ситуацию, а я слежу за состоянием оперированного вивисектора. Спрашиваю у Надежды, которая все время смотрит за дыханием и пульсом и заодно поглядывает на экран мониторчика, что, по ее мнению, происходит с организмом.

— По-моему, нормальный травматический шок, — уверенно говорит.

— Признаки заражения не наблюдаете? — уточняю, хотя и сам вижу это.

— Нет, точно нету.

— Уверены?

— А вы?

— Боюсь поверить, но тоже не вижу симптомов заражения. Вроде бы удалось.

— Братца своего позовите, а? Для полного конвульсиума.

Подзываю родственника.

— Что скажешь насчет клиента?

— Еще минут пятнадцать для гарантии подождать надо, — охлаждает здравым смыслом нашу радость братец.

— Но по времени-то уже должен был бы обратиться?

— В большинстве случаев — да. Достаточно было бы. Но нам нужно что? Нам нужна гарантия. Принятые в медицине девяносто пять процентов уверенности. А вы как малые дети обрадовались. Кстати, нашили вы тут омерзительно, вполне по результату можно присвоить медаль «рукожопые херурги второй степени». Почему второй — разъяснить?

— Это не мы шили, мужики помогали, — ляпаю я и, еще недоговорив, понимаю как по-детски это звучит. И вообще некрасиво — перед младшим братцем оправдываться.

Точно, вон и Надежда ухмыляется краешком рта — думает, что я не увижу.

— Глупая отмазка. Сам ты не лучше шьешь, — усмехается и братец.

— Это мерзкая злонамеренная лжа!

— Нет. Это профессиональная критика! Ты плохо шьешь, но много ешь.

— Критика несколько отличается от злонамеренной лжи в пользу третьих лиц. Ну заявить, что я многовато ем — это будет критика. А вопить о том, что я пожираю младенцев и любимое мое блюдо — сало, натопленное с девственниц, — это уже будет лжой. И твое заявление о мерзком шитье — именно лжа…

Надежда делает страшные глаза и указывает взглядом двум развеселившимся брательникам на Мутабора. Осекаемся, хотя морф явно не видит и не слышит окружающего — нависнув над лицом прооперированного, смотрит неподвижно, неотрывно, жутко.

— Какие поручения дала Валентина? — как бы невзначай даю понять братцу, что понимаю цель его миссии.

— Никаких. А что — должна была?

Я теряюсь.

— Ну, я думал, что это она тебя послала.

— С какой стати? Сгребли всех, кто под руку попался, для участия в спасательной операции, как стало известно, что тут много живых будет. Я только рад был сменить обстановку, меня уже задолбало на Малой Пискаревке работать — вот и воспользовался оказией. Теперь есть причина — почему не напечатал шестьдесят восемь актов о вскрытии. А тут посмотрел, что к чему — лучше уж с вашей командой, там и без нас разберутся.

— Малая Пискаревка — это что такое?

— Братские могилы рядом со старым кладбищем на Котлине. Уже семнадцать с лишним тысяч человек захоронили, и конца не видно. А я там как раз в новодельном морге и работаю. Те еще условия. Комп дали какой-то ублюдочный — глючит сурово, как тогда, когда я в бюро вирусов приволок кучу…

Это я помню — мужик свел счеты с жизнью и прыгнул с балкона. Ухитрился в полете побиться о всякие детали и гвоздануться о козырек подъезда, отчего его порвало практически пополам. Часть полета бесстрастно зафиксировала камера наблюдения, и братец сгоряча попросил местную охрану скинуть ему на флешку эпизод записи — проще разобраться, какие повреждения самоубийца получил в разных фазах полета. Ну а вместе с записью на флешке оказалась куча вирусов.

Хорошо еще, что в тот момент не было вала писанины, и, хоть с великим трудом и потением, братцу удалось компы пролечить…

— А вон оно что! — Братца явно осенило. — То-то ты глаза вылупил, когда я сказал, что речь идет о продлении функционирования безнадежных больных! Ты подумал, что меня порученцем прислали! Ты что, сам об этом не подумал? Это же на поверхности лежит! Любому студенту сразу бы в голову пришло, какие тут перспективы открываются.

— Ну я-то не студент!

— Да. Я все время забываю делать соответствующую твоим умственным способностям скидку. Мне как сказали о… о твоем новом знакомстве — я об этом сразу подумал.

— Ну и удрал с трудового поста…

— Кто б говорил. Я последние дни работал, как бирманский слон. Здесь — этим спасенным не лечение нужно, а уход. Самое то для меня — водичкой поить, с ложечки кормить, штанишки поменять и одеяльцем накрыть…

— Черствая скотина.

— А какой есть. Ты бы лучше записал ход проведения операции и результат с выводами — эту бумажку очень неплохо прямо Змиеву на стол. К рапорту от вашего старшего группы в приложение.

— Ты еще и бюрократ.

— Самый часто используемый инструмент врача — шариковая ручка. Если приказом провести информацию — глядишь, пяток хороших ребят живы останутся. Так что стоит подсуетиться.

Вообще-то смысл в его предложении определенно есть.

Подходит Николаич. Сапер — следом. Спрашивают о результатах. Результаты налицо. Заражения удалось избежать. Клиент жив, и, если бы он был одним из нас — выжил бы с большой долей вероятности. Сейчас его выживание — нам не нужно. Совсем наоборот.

— Не чувствуете себя неловко после такой экзекуции? — уточняет Николаич.

— И пришли к Конфуцию его ученики и спросили: «Учитель! Чем нужно платить за зло? Может быть, за зло следует платить добром, как подобает всякому хорошему человеку?» И ответил им Конфуций: «Нет, ни в коем случае! Нельзя платить за зло добром! Ибо, если вы заплатите за зло добром — то чем же тогда вы расплатитесь за добро?» — философским голосом отвечает братец.

Я вообще-то чувствую себя паскудно. И, пожалуй, не столько потому, что мы тут вивисектора раскромсали — на это плевать, подобное лечится подобным, это еще Авиценна говорил, а он был дядька мудрый. Ловлю себя на том, что царапка в душе оттого, что сейчас из цеха выпустили толпу народа, и самое время двум врачам и медсестре — двигать туда. Там бы мы точно пригодились. Нет, конечно, то, что мы тут делаем, — вещь эксквизитно[71] нужная. Но…

— Что собираетесь делать дальше? — спрашивает Николаич.

— Ну, надо в исполнение обещанного вшивать руки в зад. Так как никто раньше такую операцию не проводил, план туманен, придется импровизировать. Но вроде как у нас времени на это нет?

— Это верно. Нам подтвердили задание на охрану базы МЧС — так что трогаемся.

— А танкист?

— Получается так, что с его командованием не связывались. Самый старший из его группы здесь — тот самый лейтенант. Майору, значит, его слушать не должно, хотя вообще-то он прикомандированный. Так что в Кронштадте решили, что на усмотрение майора. Как говорилось выше — танк и в МЧС пока постоит, а в больницу вы его уже пообещали сосватать.

— Ясно.

— А раз ясно — объясняйте коллеге, что надо ехать.

М-да… Коллега мой словно окаменел, как горгулья на крыше стоит. Несколько раз окликаю его, пока наконец он отрывается и смотрит на меня невидящим взглядом.

Всегда думал, что это такое выражение, которое можно понимать в переносном смысле. На самом деле — непереносимое это выражение… У него и так-то мертвые зенки, а тут еще и это…

— Как, руки этому шьем? — спрашивает седоватый сапер-южанин.

— Николаич — как со временем?

— Нет у нас времени. Надо выдвигаться. Давайте с коллегой договаривайтесь. Потом руки присобачим, если это так надо.

Мутабора как заклинило. Он явно не то что не понимает, что я ему говорю — но даже и не слышит.

За стенкой — сигналит машина.

— Получается так, что идем. Этого — на носилки, Мутабора под руки — все пошли. Пошли, живее…

К моему удивлению, с нами остаются и трое саперов и водолазы. Когда спрашиваю об этом Андрея, тот совершенно спокойно удивляется: