Мишель Фуко - Дидье Эребон

«Я считаю, что работа полицейского состоит в том, чтобы применять физическую силу. Поэтому тот, кто сопротивляется полиции, не должен допускать, чтобы они лицемерно прикрывались приказами, требуя немедленного подчинения. Пусть они покажут себя во всей красе»[427].

Фуко уступит только под давлением Клода Мориака, которому шепнет:

«Если бы у него был автомат, естественно, я проявил бы большую сговорчивость»[428].

Драматизм ситуации не лишает Фуко чувства юмора. Его смелость стала самым ярким воспоминанием Ива Монтана об этой поездке в Испанию. Впрочем, о смелости Фуко, размахе протеста, воле противостоять репрессивному полицейскому акту — «дисциплине» — говорят все свидетели его правозащитной деятельности.

Через короткое время команда полицейских в форме, вооруженных автоматами, арестовала всех присутствовавших журналистов и большинство иностранцев. Им надели наручники. Некоторых отпустили через два часа, других — поздно ночью[429]. Семь французских «наймитов», как назвала их на следующий день франкистская газета «Arriba», под эскортом полицейских покинула гостиницу — уже без наручников. Фуко описал эту сцену на страницах «Libération»:

«Ив Монтан вышел последним. Как только он появился в дверях, вооруженные полицейские заняли позиции вверху и внизу лестницы; их машины стояли поодаль. За машинами собралась глазевшая толпа. Это было похоже на репетицию сцены Z, когда левый депутат Ламбракис отведал дубинок. Монтан, исполненный достоинства, с высоко поднятой головой, медленно спустился по лестнице. Именно в этот момент мы поняли, что такое атмосфера фашизма. То, как люди смотрели: не видя, как будто им уже сотню раз доводилось присутствовать при подобной сцене. И одновременно — с такой грустью… И молчание»[430].

Французских посланцев препроводили в аэропорт, и после тщательнейшего, долгого, бесконечного обыска они оказались в самолете, вылетавшем в Париж. И тут произошел инцидент: полицейский сказал по-испански что-то оскорбительное, обращаясь к отцу Лодузу. И Коста-Гаврас крикнул:

«Abajo fascismo, abajo Franco!»[431]

Полицейский подбежал к нему и потребовал, чтобы тот следовал за ним. Коста-Гаврас отказался. Самолет не получил разрешения на взлет. Снова потянулось ожидание. Наконец все уладилось, самолет вырулил на взлетную полосу, взлетел и взял курс на Париж. В аэропорте уже ждали журналисты и фотокорреспонденты…

Через несколько дней, когда стало очевидно, что казнь неотвратима, Мишель Фуко, Даниэль Дефер и Клод Мориак пришли на авеню Георга V к испанскому посольству. Один из демонстрантов подошел к Фуко и спросил, не согласится ли тот рассказать о Марксе членам его организации. Фуко взорвался:

«Не хочу больше слышать о Марксе! Ничего не хочу больше слышать об этом господине! Обратитесь к тем, для кого Маркс — профессия. Что касается меня, то я покончил с этим»[432].

Нужно сказать, что момент, для того чтобы обратиться к философу с подобной просьбой, был выбран неудачно. Однако эта сцена, описанная Клодом Мориаком, вписывается в некий контекст: парижские интеллектуалы много спорят о Марксе. Вышедшая в 1974 году во Франции книга Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» подорвала доверие к марксизму, и этого процесса уже было не остановить. В середине семидесятых годов французский марксизм, доминировавший на протяжении предыдущих тридцати лет, являвшийся обязательным элементом любого теоретического или политического рассуждения, горизонтом эпохи, за который никто не заглядывал, начал рушиться и уходить с интеллектуальной сцены.

29 сентября, после первых казней, Мишель Фуко, Клод Мориак и Даниэль Дефер также участвовали, но на этот раз по отдельности, в огромной демонстрации, двигавшейся от площади Республики в сторону площади Бастилии. Описанием этой демонстрации заканчивается та часть дневника Клода Мориака, которую он хотел назвать «Де Голль, Мальро, Фуко»:

«Когда полетели гранаты со слезоточивым газом, а силы безопасности перешли в атаку, бывший голлист, бывший секретарь генерала де Голля… взметнул вверх кулак, как это сделали тысячи гошистов»[433].

Дружба Фуко с Ивом Монтаном продлится до самой смерти философа. Одновременно развивались и его отношения с Симоной Синьоре. Они будут часто встречаться и перезваниваться. Их имена то и дело соседствуют под текстами петиций. «Моя подружка», — говорил Фуко об актрисе. Когда он заявлял: «Я обедал с подружкой» или «Я должен позвонить подружке», все понимали, что он имел в виду Симону Синьоре. Еще он называл ее «моя Симона». В 1982 году Мишель Фуко отправится вместе с ней и Бернаром Кушнером в Польшу, чтобы в самом сердце страны выразить свою солидарность с ее народом.

Ив Монтан, рассказывая о своей дружбе с Фуко и показывая письмо, которое философ послал Симоне Синьоре осенью 1981 года, после его выступления в «Олимпии», с трудом справляется с эмоциями. В письме Фуко горячо благодарит их за чудесный вечер и пользуется случаем, чтобы объясниться им в дружбе. «Такое совершенство, вверяемое простой памяти, — это удивительно и трогательно, — писал Фуко 14 октября 1981 года по поводу вечера Монтана. — И потом, вчера царила дружба: наша, например, прекрасна. Вот уже много лет она много значит для меня. Вчера вы с Монтаном помогли мне полюбить больше в моем прошлом и настоящем. Обнимаю вас».

Между 1975 и 1984 годами они подписали вместе множество петиций и манифестов. Вместе с Бернаром Кушнером, одним из деятелей организации «Врачи мира», они придумали и провели не одну акцию.

Единственная размолвка, о которой вспомнил Монтан, случилась в конце лета 1983 года:

«Глюксман, Кушнер и я — мы составили письмо, адресованное французскому правительству, призывавшее занять более твердую позицию по отношению к Каддафи. Фуко отказался подписать его. Симона последовала его примеру. Подписание дало бы повод думать, что они подталкивают правительство к войне».

Ив Монтан, Симона Синьоре, Мишель Фуко всегда готовы выступить против несправедливости, открыто протестовать. Когда Роже Кнобельспис, брошенный в тюрьму, заявил о своей невиновности, они немедленно организовали его защиту. В 1972 году он был приговорен к пятнадцати годам тюрьмы за ограбление. Свою вину он полностью отрицал. Пятнадцать лет за налет, принесший добычу в 800 франков, — чем не повод для возмущения! Получив право отлучаться из тюрьмы, он бежал и совершил серию налетов, в которых сознался. Новый процесс состоялся в 1981 году.

Однако Кнобельспис — беспокойный заключенный, из тех, кто не молчит и обличает судебную машину. Заключенный, по которому плачет сектор для особо опасных преступников. И пишущий книги, желая быть услышанным: одна из них вышла в 1980 году. Она называлась «QHS»[434] и была опубликована, как говорится на первой странице, «по просьбе комитета защиты, в который входят, в частности, Мишель Фуко, Жан Жене, Андре Глюксман, Клод Мориак, Ив Монтан, Симона Синьоре, Поль Тибо, при поддержке профсоюза судебного ведомства, профсоюза адвокатов Франции и Французской ассоциации юристов-демократов». Книга открывается предисловием Мишеля Фуко.

«Перед вами жестокий документ, — пишет Фуко. — Вот уже добрый десяток лет во Франции идет разноголосая дискуссия. Многие теряют терпение: им хочется, чтобы профаны молчали, позволив самой институции предложить реформу. Лучше, чтобы этого не было. Реальные и глубокие изменения вырастают из радикальной критики, из твердого „нет“, благодаря голосам, которых не сломить. Книга Кнобельсписа вписывается в эту битву».

Фуко описывает безжалостную логику, ведущую к тюремному заключению и карцеру:

«Он был приговорен за преступление, которое полностью отрицал. Мог ли он приспособиться к тюрьме, не считая себя виновным? Механизм очевиден: поскольку он сопротивляется, он попадает в блок для особо опасных преступников. Если он содержится в секторе для особо опасных преступников, значит, он опасен. „Опасен“ в тюрьме и уж тем более на свободе. Следовательно, вполне способен совершить преступление, в котором его обвиняют. Пусть он все отрицает, неважно. Он мог сделать это. Сектор для особо опасных преступников служит доказательством, тюрьма восполняет пробелы следствия»[435].

Вторую книгу Роже Кнобельсписа «Ярость» представил читателям Клод Мориак. Процесс 1981 года, когда его судили за шесть налетов, совершенных в 1976–1977 годах, в которых он признался, был призван, как писала газета «Le Monde», исправить судебную ошибку 1972 года. Его приговорили к пяти годам тюрьмы, однако присяжные попросили о президентском помиловании, и он был помилован Франсуа Миттераном. Роже Кнобельспис вышел на свободу. В 1983 году его снова арестовали неподалеку от Онфлера по подозрению в налете на бронированную машину. «Правая» пресса иронизировала: куда подевались все те, кто заступался за этого бандита?