Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL. - Сюэцинь Цао

Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:

– Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня[237], не ведая, что творит!

В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.

– Сынок! – сказала ему госпожа Ван. – По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.

Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.

– Дорогая сестра, – произнес Баоюй, дернув ее за руку, – удели и мне хоть немного внимания!

Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:

– Не балуйся, а то закричу!

Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.

– Ай! – закричал тот.

Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.

К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:

– До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила – не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!

Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:

– Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!

Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.

Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.

Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.

– Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, – произнес он.

– Тогда она станет бранить служанок, – возразила Фэнцзе. – Как бы то ни было, все равно рассердится.

Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.

Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.

Но Дайюй, будто не заметив, спросила:

– Больно?

– Не очень. Дня через два заживет.

Дайюй посидела немного и ушла.

Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.

Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма – названая мать Баоюя – явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.

– Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, – сказала она и обратилась к матушке Цзя: – Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!

Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.

– А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? – спросила она.

– Разумеется, есть, – заверила ее монахиня Ма, – надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.

– А как нужно делать подношения этому Бодхисаттве? – снова спросила матушка Цзя.

– Очень просто, – отвечала монахиня. – Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, надо зажечь еще большой светильник, наполненный несколькими цзинями благовонного масла. Этот светильник, не угасающий ни днем ни ночью, и есть воплощение Бодхисаттвы.

– Сколько же потребуется на день масла для этого светильника? – поинтересовалась матушка Цзя. – Я всегда рада совершить доброе дело!

– Точно определить невозможно, – отвечала монахиня, – смотря каков обет и каковы добродетели тех, кто его дал. В нашем храме, например, издавна делают подношения Бодхисаттве несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет и жертвует в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем сам светильник величиной почти с глиняный чан. В светильнике жены Цзиньсянского хоу, который званием на ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут по-разному: у одних восемь-десять, у других пять, три, а то и меньше.

Матушка Цзя кивнула и задумалась. А монахиня продолжала:

– Кроме того, от родителей или старших в роде пожертвований требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете это ради Баоюя, было бы несправедливо жертвовать так много. Вполне достаточно от пяти до семи цзиней масла в день.

– Ладно, пусть будет по пять цзиней, – согласилась матушка Цзя. – Рассчитываться будем сразу за месяц.

– Слава великому и милосердному Бодхисаттве! – воскликнула монахиня.

Матушка Цзя позвала служанку и наказала:

– Отныне, когда Баоюй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет на пожертвования даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.

Поговорив еще немного с матушкой Цзя, монахиня отправилась поболтать с другими женщинами и справиться об их здоровье. Дошла очередь и до наложницы Чжао, которая как раз в это время склеивала из лоскутков подошвы для туфель. Они поздоровались, и наложница велела подать монахине чаю.

Увидев на кане кусочки атласа и шелка, монахиня сказала:

– У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите несколько лоскутков?

– Выбирай сама! – Чжао вздохнула. – Думаешь, найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не перепадает ничего путного! Но если не брезгуешь, бери!

Монахиня выбрала лоскуты и спрятала в рукав. Тогда наложница ей сказала:

– Недавно я послала тебе пятьсот монет, сделала ты на них подношение Яо-вану[238]?

– Конечно, сделала!

– Вот и хорошо! – кивнула головой наложница Чжао, снова вздохнув. – Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, а средств мало.

– Не огорчайтесь, – успокоила ее Ма. – Скоро ваш сынок подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. И обеты давать, и подношения делать.

– Ладно, ладно! – прервала ее Чжао. – Лучше не говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Баоюй совсем еще мальчишка, хорош собой, не удивительно, что все его любят и балуют, а вот хозяйку я терпеть не могу!..

И, желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Монахиня сразу смекнула, о ком идет речь, и спросила:

– Это вы о второй госпоже – супруге господина Цзя Ляня?

Перепуганная наложница замахала руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что никого нет, она вернулась и тихонько сказала:

– Молчи! Не то беда будет! Но раз ты сама догадалась, скажу тебе, пусть я буду не я, если она не приберет к рукам и не перетащит к своим родственникам все богатства рода Цзя!

Услышав это, монахиня решила выведать, к чему клонит наложница, и спросила:

– Зачем вы мне говорите об этом? Неужели я сама не вижу! А все потому, что вы молчите, слова ей поперек не скажете, впрочем, может быть, это и лучше!

– Матушка ты моя! – воскликнула Чжао. – Разве она не делает все, что хочет? Разве кто-нибудь смеет ей перечить?