Метеоры - Мишель Турнье

Ее лицо каменеет. Она копается в своей сумке и начинает подправлять макияж, опускает глаза в зеркальце пудреницы. Любая другая женщина в этих обстоятельствах, взглянув в зеркало, обнаружила бы, что ее лицо помертвело и вдруг постарело. Но только не она. Внезапно она решила раскрыть карты.

— Жан никогда не говорил мне о брате-близнеце. Правда, он вообще оставил меня в полном неведении о своем прошлом, о своей семье. Не из скрытности, без сомнения, просто это не имело отношения к нашим отношениям, по крайней мере явного. То, что вы мне сказали, — слишком неожиданно!

Она изучает меня. Бесполезно, милая дама! Если вы найдете хоть малейшее различие между Полем, который перед вами, и Жаном, которого вы знали, это будет только игрой воображения. Мы — одинаковы, абсолютно, непреклонно одинаковы!

— Пусть так! Допустим, что вы не Жан, что вы его брат-близнец.

Она задумчиво затягивается сигаретой. «Флориан» мелкими шажками пробирается в густую зелень Лета. «Лавена» снова заводит Весну, только законченную «Квадри». Времена года… Я думаю, что над ними властвуют два неба — звездное, с его математической точностью, и бурное небо метеоров. Весенний дождичек, летняя жара, осенняя грусть и зимние снега сменяют друг друга. Но в принципе границы размыты, все очень смещается, и это дает женщинам право говорить, что времен года больше нет. Действительно, метеорологическое небо по своей природе капризно и неустойчиво. Оно не повинуется другому, звездному небу, правильному, как большие часы. Это небо управляет временами года, сообразуясь с положением Земли относительно Солнца. Июньское солнцестояние открывает лето. Сентябрьское равноденствие означает его конец. Декабрьское солнцестояние закрывает осень, мартовское равноденствие происходит в первый день весны. Их даты вычислены с точностью до секунды и на века. Мало сказать, что метеоры если и согласуются с этими четырьмя вехами, то лишь приблизительно. Мало того, что они обращаются с календарем очень вольно, поражают своими скачками и неверностью, они усвоили еще и некоторое регулярное, постоянное несовпадение по времени, предвидимое расхождение с астрономическими датами — обычно между пятнадцатью днями и тремя неделями. Но вот что поражает: это несовпадение — не запаздывание, это отнюдь не проявление той неохоты, с какой ребенок еле тащит ноги, чтобы показать, что не хочет идти. Нет, они забегают вперед! Нужно согласиться со скандальным парадоксом: бурное небо метеоров перегоняет астрономический календарь приблизительно на двадцать дней. Зима, со своими морозами, не ждет 21 декабря, чтобы заявить о себе. Она наступает уже 1 декабря. И в то же время дата 21 декабря — неоспорима, она — результат простых и безошибочных астрономических вычислений. Солнцестояние наступает в момент наибольшего удаления Земли от Солнца и характеризуется наибольшей разницей между продолжительностью дня и ночи. С зеркальной обратностью равноденствия происходят, когда Земля максимально приближается к Солнцу, а день и ночь уравниваются. Это астрономические истины, запечатленные в бронзе. Казалось бы, дожди или вёдро должны приспосабливаться к этим датам или случаться с известным запаздыванием. Ничуть не бывало, они их опережают!

— Знаете, почему я пока соглашусь, что вы не Жан? Потому что мы в Венеции. Да, что-то есть в этом городе такое, что наводит на мысль о двойничестве, невольно поверишь в сказки о близнецах. Сама не знаю — почему!

Это замечание слишком отвечало моим мыслям о Венеции, чтобы я пропустил его мимо ушей.

— Вы правы. Во всех рассказах о Венеции, во всех описаниях и во всех ее обычаях сквозит нечто связанное с разделенным двойничеством. Близнецы, встречающиеся в Венеции, всегда разделены. Вот и зеркала…

— Не будем говорить о Венеции, ладно? Если вы не Жан, давайте познакомимся — меня зовут Хамида, я из города Эль-Кантара, это в Тунисе, на острове Джерба. Друзья зовут меня Хами.

— Хами, где Жан?

Она в первый раз улыбнулась. В это время в «Лавене» закончили Весну и раскланялись с изящной грацией.

— Где Жан? Вы забыли. Я еще не совсем отбросила гипотезу, что Жан это — вы. Я воспринимаю ваш вопрос как отдаленное эхо: где я?

Она засмеялась.

— Знаете, Хами, мы с Жаном все наше детство разыгрывали наше двойничество. Это как музыкальная тема, а наши тела — инструменты, и тема эта поистине неисчерпаема. Мы меж собой называли это игрой в Бепа. С тех пор, как Жан меня покинул, игра не прерывалась, но это не значит, что я играю в нее один — нет, правда, я играю вместе с этим городом, и это важно. И тут возникли вы, и вы включились в эту игру. Вы ее серьезно усложнили, так как вы подпадаете под тот же закон, что и все человечество — за исключением Жан-Поля, — вы предполагаете, что различить Жана и Поля невозможно. Поэтому когда я спрашиваю: «Где Жан?» — это действительно может означать: «Где я?» Другими словами, для вас все мои проблемы — например, место, где прячется Жан, — умножены надвое или даже возведены в квадрат. Жан говорил вам, что у него была невеста и что в Венецию они собирались в свадебное путешествие?

— Да, говорил.

— Вы знаете, почему Софи разорвала помолвку?

— Нет.

— Софи, как и вы, узнала тайну игры в Бепа. Она сбежала, потому что поняла, что вот-вот потеряется в зеркальном дворце. Ну так вот, будьте разумны, следите за гидом. И отвечайте мне: где Жан?

— Правду сказать, не знаю.

Математическое небо всегда запаздывает на три недели по сравнению с метеорами. Не означает ли это, что Жан, приняв сторону дождя и ясной погоды, неизбежно всегда будет впереди меня? И не значит ли это, что если я сам не встану на ту же сторону, я никогда не найду брата? Это странное заключение, тем не менее, не противоречиво, я узнал в нем проявление общей интуиции.

— Я не знаю, но, по сути, в этом виноват Беп… Прежде чем встретить вас здесь, я думала, что Жан в Эль-Кантара. Приняв вас за него, я немедленно заключила, что он не уехал. Если вы не Жан, что ж, Кантара имеет неплохие шансы!

— Хорошо, значит, Кантара. Продолжайте. Расскажите мне об Эль-Кантара. Вы произнесли имя Деборы.

— Жан был здесь еще три недели назад. Он познакомился с одной парой, он — Ральф, американец, она — Дебора, англичанка. Они живут в Эль-Кантара. Они совершали круиз по Адриатике на собственном паруснике. Они уже немолоды. Ему семьдесят лет. Она немного старше. Дебора внезапно заболела. Ральф решил сойти на берег в ближайшем порту, им оказалась Венеция. Дебору поместили в госпиталь Сан-Стефано. Там-то Ральф и познакомился с Жаном. Все то время, которое Ральф не был у постели Деборы, он шатался по барам, опираясь на руку Жана. Он называл его своим поводырем. Если он встречал знакомого, он останавливался и произносил, указывая на вашего брата правой рукой: «Это Жан. Я его люблю». Когда Дебора захотела вернуться на остров Джерба, они уехали. Жан отплыл с ними. Так, по крайней мере, я думала до встречи с вами — и теперь возвращаюсь к тому же мнению. У Ральфа всегда были любимчики. Для нынешней ужасной погоды, их плаванье прошло удивительно успешно. Это все, что я узнала из телеграфного сообщения. Жива ли еще Дебора? С ними ли Жан? Я не знаю.

— Надо туда поехать.

— Поезжайте. Но я буду очень удивлена, если вы его найдете. Что-то подсказывает мне, что Жан-Поль умер, определенно умер.

— Вы ничего не знаете. Вам ничего не известно. Похоронная атмосфера этого города заставляет вас говорить все, что придет в голову, лишь бы в словах присутствовала смерть.

— Смерть витает над этим городом. Как вы можете не чувствовать угрозу, нависшую над ним?

Я ее чувствовал. Я сказал об этом. Шел упорный дождь, чувствовалось, что над этим городом, спящим как цветок на воде, растет навязчивая мысль об угрозе наводнения. Вдруг все-таки произойдет это невероятное совпадение тихой, происходящей по приказу звездного неба, и метеорологической бури? Я представлял, как шест у станции Коломбо медленно погружается в черную воду, вот вода доходит уже до красной линии, означающей опасность. Воображаю Венецию, погребенную под Адриатическим морем, которое вдруг обрушилось на нее, когда задул сирокко.

— Я пережила здесь большое наводнение 1959 года, — сказала Хамида. В ту ночь я внезапно проснулась и увидела, с непередаваемым ужасом, как черный и жирный язык, скользнув под моей дверью, образуя перед собой отростки, щупальца, постепенно, сантиметр за сантиметром, покрывает весь пол моей комнаты. Я стала в спешке одеваться, шлепая ногами по мокрой грязи, как вдруг выключилось электричество. Я убежала из комнаты, боясь быть там погребенной. На улице я нашла только темную плещущую бездну, о ее глубине можно было догадываться по фонарям и факелам, горящим в далеких лодках. Крики, рыдания, вой пожарной сирены прорезали тишину, только подчеркивая ее тяжесть. Пришлось ждать до следующего вечера, когда вода начала отступать в море тремя путями — через bocche di porto,[14] через порты Лидо, Маламокко и Кьоджи. Тогда в сумерках, темных от нависших свинцовых облаков, стало видно, что на всех улочках, площадях, во всех первых этажах все залито толстым слоем мазута, гнилыми водорослями, везде валялась разложившаяся падаль.