Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

Лицо Женни вдруг осветилось растроганной, простодушной улыбкой. С минуту она молчала, потом, покачав головой, проговорила:

— Вы хотите расстроить мои планы, а ведь они разумны, только зря я скрывала их от вас. Не спешите, подумайте хорошенько: если вы не любите Мак-Аллана, значит, любите Фрюманса или — уж не сердитесь — обоих сразу. Вы слишком долго оставались ребенком и сейчас еще не такая взрослая, как думаете… Да и воспитали вас как мужчину и только напутали, а мужчиной все равно не сделали… У вас не воображение, а бог весть что, — то вы будто бы настоящий мужчина, то женщина, то судите о сильном поле так, словно сами с бородой, то подавай вам кого-то, кто подчинит вас себе, а это значит, что никакой вы не мужчина и созданы только для того, чтобы любить и жертвовать собой… Но кого любить? Фрюманс слишком серьезен для вас, согласна, но достаточно ли серьезен Мак-Аллан? Если хотите знать правду — а знать ее, по-моему, вам надо, — он уже много любил в своей жизни. Джон доверяет мне, как, думаю, не доверял никогда и никому на свете, и я, хотя и ненавижу выспрашивать и выпытывать, тут не утерпела и кое-что вытянула из него. Ради вас я пойду на то, чего никогда бы не сделала ради себя.

— Что же ты узнала?

— Что Мак-Аллан слывет волокитой, но это не так: он просто горячая голова и, когда любит женщину, готов ради нее на все, ни перед чем не остановится, бросится хоть в огонь, хоть в воду, сразится с целым войском. И при этом настойчив и терпелив, а значит, особенно опасен для тех женщин, которые не вправе его слушать, если не хотят отступить от долга.

— Как хорошо, Женни! Если он такой, я уже его люблю!

— Да, вот вы и размечтались о страстной любви и, вижу, ничего другого знать не желаете. Но ведь нужно и еще кое-что: нужно, чтобы оба хранили верность.

— А Мак-Аллан неспособен к верности?

— Этого не скажу. У него были долгие увлечения, все они кончались — видите сами, он до сих пор не женат.

— Изменял он или изменяли ему?

— И то бывало, и другое. Вот и сейчас есть женщина, которая мучается от ревности. Выходит, у него была серьезная связь, когда он влюбился в вас.

— А меня он любит, это правда?

— Любит, и очень. Джон изучил все симптомы и говорит — никогда еще его хозяин не влюблялся так сильно.

— Почему же тогда он медлит с приездом? Я ведь позволила ему навестить меня.

— А вот этого Джон то ли не знает, то ли не хочет сказать. Но я, пожалуй, понимаю, в чем причина.

— В чем?

— Мак-Аллан одно время ревновал вас. Теперь этого нет, то есть нет ничего обидного для вас. Но все равно он еще боится, что неугоден вам, и, готова поклясться, Джон должен здесь наблюдать за вами, давать отчет о ваших прогулках, занятиях, расположении духа, о всех мелочах вашей жизни.

— Уж не ведет ли Джон дневник?

— Похоже на то. Он столько пишет по вечерам, что или роман сочиняет, или…

— Но это настоящая слежка! Она оскорбительна для меня!

— Напрасно вы так думаете. У Мак-Аллана серьезные намерения — он хочет жениться на вас. В вашем поведении он не сомневается, но в чувствах не уверен…

— И дает мне время разобраться в них? Что ж, он прав. Его сдержанность казалась мне странной, но теперь я ее понимаю. И все-таки, Женни, над поведением Мак-Аллана нельзя не задуматься. Почему ты говоришь, что, может быть, он недостаточно серьезен?

— Потому что на серьезной любви, которая длится год-другой, ничего не построишь. А чтобы любить всю жизнь, нужна большая твердость. Я теперь немного разобралась в Мак-Аллане и думаю — он способен ждать вас хоть несколько лет, если понадобится, и подарит вам чудесный медовый месяц. Ну, а потом что? Если мужчина так легко загорается и так быстро меняет предмет любви… О чем вы задумались?

— О медовом месяце, Женни. Какое красивое слово!

— Очень пошлое, дитя мое.

— Все равно чудесное! Оно означает те часы в жизни, когда два человека верят, что созданы друг для друга, и каждый предпочитает другого самому себе. Так вот, дорогая, я хочу насладиться этой медовой иллюзией, хочу идти, озаренная сиянием этого обманчивого светила, и никогда не променяю его на солнечные лучи рассудка. Ты говоришь — у меня слишком много мужской проницательности. Может быть, но сейчас я мечтаю превратиться в обыкновенную женщину и, не мудрствуя, верить в счастье. Сегодня я еще хорошо понимаю, что этот мед нам дано вкушать, быть может, не больше месяца, но, испробовав его, я сойду с ума и поверю, что он неиссякаем. Более того — разум твердит мне, что счастье нужно мерить не временем, а полнотой чувств. Мгновение, по словам поэтов, может вместить в себя целую вечность радости или муки. Это говорит мне нынче и мое чутье, но никогда не говорил Фрюманс, он таких вещей не знает. Терпеливый до бесчувствия, он сам не жил и в других не может вдохнуть жизнь. А вот Мак-Аллан узнал это раньше меня, мне есть чему у него поучиться. Мир праху его былых увлечений! Прощение его будущим изменам! За один день настоящей жизни я буду признательна ему больше, чем за долгие годы ученых занятий с Фрюмансом!

— Если так, — вздохнула Женни, — будь по-вашему. Но позвольте мне записать в памяти ваши нынешние речи и повторить их в тот день, когда вас станет терзать горе, подозрение или гнев.

— Бесполезно, Женни. Когда такой день придет, воспоминания о прежней вере и мужестве не вылечат меня от сомнений и разочарования… Но о чем ты тревожишься? Ты-то ведь знаешь, что нет жизни без горя, как и медали без оборотной стороны. Дай мне любить, страдать, вдохновляться радостью победы, проливать море слез, дай жить, как живут все на свете! Ты и без того слишком долго держала меня в вате. Судьба всегда издевалась и всегда будет издеваться над заботливостью матерей. Твоя дочь жаждет выйти в море и поспорить с бурей. Не удерживай ее!

— Значит, в путь! — сказала Женни. — Я ко всему готова, лишь бы мне быть при вас, когда плавание станет опасным.

— Но как раз этого я и не хочу. Фрюманс…

— Фрюманс обойдется и без меня. Он сильный человек, а вот вы — дело другое.

— Но ты…

— Я люблю только вас. Фрюманс это знает и твердо помнит.

LXX

Несколько дней Женни внимательно наблюдала за мной. Чувства мои не менялись. Я недолго радовалась своей победе, но все-таки она была одержана, и теперь я думала о Фрюмансе без малейшего волнения. Гроза пришла оттуда, где, казалось, небо ясно и безоблачно. Так уж устроена жизнь.

Однажды я получила от Мак-Аллана поистине чудесное письмо, полное радужных предсказаний по поводу моего будущего; в этом письме он обещал вот-вот приехать с добрыми вестями.

«Дорогая Люсьена, — писал он в конце, — не удивляйтесь, что я так старательно восстанавливаю здание вашего общественного положения и материального благополучия, хотя прежде говорил, что во имя радости дать вам все хотел бы видеть вас всего лишенной. Увы! Я упустил тогда из виду вашу гордость — эту гранитную скалу, которой мне не сокрушить. Так вот, я заставлю вернуть вам то, что составляло прежде ваше существование, и тогда мы сравняемся, если только вы не поставите мне в вину, что я все-таки чересчур богат для вас, забыв о бесценном сокровище, которое вы принесете в приданое, — о своем совершенстве».

Я на ходу перечитывала это письмо, как вдруг увидела существо, давным-давно мною позабытое, а именно мисс Эйгер Бернс, рисующую в этот момент утес и небольшой водопад. Моя прежняя гувернантка ничуть не изменилась — то же яркое платье, шаль, накинутая изнанкой кверху, огромная желтая папка, полное неумение рисовать, рассеянный взгляд, унылая физиономия, неловкая поза. В первый момент мне захотелось уклониться от встречи с ней, но если я повзрослела и изменилась, Женни осталась прежней, и было ясно, что Эйгер сразу узнала нас.

Возобновить знакомство надлежало мне, что я и сделала со всей приветливостью, на которую была способна.

Она была чем-то смущена и, задавая обычные вопросы о том, как я живу, все время оглядывалась, точно боялась, что ее увидят. Я даже подумала, что она пришла сюда с возлюбленным, и мне страшно захотелось поглядеть на него — вот уж, должно быть, чудак! Но я преувеличила очарование сорока пяти весен бедной Эйгер, так как увидела только двух юных мисс, на удивление эфирных, которые не спеша приближались к своей наставнице, наблюдавшей за ними, кажется, не лучше, чем в свое время за мной: они были еще довольно далеко, но я могла бы поручиться, что в кармане у каждой спрятано по роману.

— Это ваши воспитанницы? — спросила я у гувернантки.

— Да, — ответила она, — это барышни из очень высокопоставленного семейства, и мне не хотелось бы…

— Чтобы они увидели вас со мной?

— Мне надо поговорить с вами, Люсьена, — еще более смутившись, сказала она. — Я не стала бы искать случая повидаться с вами, но раз уж он представился…