Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Он держал свой рисунок кончиками пальцев, чувствуя удовлетворение от того, что смог приготовить матери рождественский подарок. Вечером они все соберутся у дяди Макса. Пока он никому не говорил о своем проекте. Из суеверия и потому что еще не верил до конца в свои силы. Но все его преподаватели подбадривали его, заверяя, что с его способностями он сможет стать архитектором. Новость обрадует близких.

Дом Линднер стал его любимым проектом, и не только потому, что этот магазин принадлежал его отцу. Он сохранил о том времени счастливые воспоминания. Будучи постоянной клиенткой, мать часто приводила его сюда. Он вспоминал чаепития в танцевальных залах, удивительную пирамиду из хрусталя, фонтан с духами в парфюмерном отделе, где Мариетта покупала туалетную воду, привезенную специально по ее заказу. На праздник Святого Николая в декабре детей лучших клиентов приглашали сюда для вручения подарков в зале, где стояла украшенная блестящим искусственным снегом огромная елка. Дядюшка Фуэтард[25] шутливо пугал ребятишек, но это лишь добавляло веселья.

Печально вздохнув, Аксель закрыл альбом. Теперь Дом Линднер походил на невозделанную землю. Этажи были пустыми, бездомные находили пристанище в его подвалах, безжалостно растаскивая металлические части оборудования, болты, гипсовые перегородки. Берлинцы стали настоящими мастерами по искусству разбора зданий.

Аксель еще не решил, стоит ли восстанавливать знаменитый купол из стекла, который увенчивал здание, или же оставить крышу плоской? Как совместить доступность товаров взглядам прохожих и интимность, какой требовали некоторые клиенты. Было бы неплохо съездить в Париж или в Нью-Йорк, чтобы изучить, как все устроено в тамошних универмагах. Он хотел самого лучшего для своего города. Это был его способ повернуться к прошлому спиной и не думать о двенадцати годах политической системы, которая была осуждена перед всем миром Международным трибуналом в Нюрнберге. Двенадцать смертных приговоров через повешение, троих приговорили к пожизненному заключению, многих к разным срокам заключения. Оправдали всего троих. Архитектор Альберт Шпеер получил двадцать лет. Когда Аксель рисовал, он испытывал порыв, напоминающий опьянение. Ему казалось, что никогда раньше он не чувствовал такого энтузиазма. «Нет, ты чувствовал, — шептал ему тихо голос совести. — Во время факельных шествий в Нюрнберге со знаменами, песнями, в толпе молодых людей, таких же экзальтированных, как и ты». Раздражаясь, Аксель качал головой и пытался прогнать плохие мысли с горьким привкусом гнили.

Мариетта сидела в кресле, укутав одеялом ноги. Ее помада оставалась на сигаретах, которые она скуривала до тех пор, пока не обжигала пальцы. Когда она наклоняла голову, на худой шее выступали бледные вены. Она специально села спиной к лампе, чтобы свет не падал на ее изможденное из-за болезни лицо. «Каждый имеет свои страхи», — говорила она. Тюрбан немного сполз с головы, открывая седые корни волос. Макс почувствовал к ней жалость, но тут же рассердился на себя. «Нет ничего хуже, чем жалеть людей, которых любишь», — подумал он.

Британские военные расщедрились на два дополнительных часа подачи электроэнергии. Все же это было Рождество. В Люстгартене даже установили карусель для детей. Макс приготовил горячее вино со специями и подал стаканы сестре и Клариссе.

— Поздравляю вас с получением места секретаря, Кларисса.

— Спасибо, — сказала она, покраснев.

— Думаю, эта работа не очень веселая. Вы занимаетесь перемещенными лицами и восстанавливаете разъединенные семьи, не так ли?

— Верно.

— У вас хороший начальник?

— Да. Он сразу согласился предоставить мне этот шанс, в то время как я сама даже не надеялась, что меня возьмут.

— Он ее не уволил, даже когда узнал, что она не умеет печатать на машинке, а стал давать ей уроки, — сказала Мариетта. — Какой великодушный господин, правда?

— Американец? — спросил Макс.

— Нет.

Кларисса не отрывала взгляда от стакана. Она старалась не вдаваться в детали, понимая, что фамилия Осолиных для этих людей как бочка с порохом, над которой держат зажженную спичку.

Макс украдкой посматривал на нее. В белой блузке, застегнутой до самого верха, и в скромной серой юбке Кларисса была незаметной. Она не походила на девушек своего возраста, которые старались любой ценой подцепить военного, чтобы выйти за него замуж и уехать из Германии как можно дальше. Он знал, что она не ходит на танцы и не имеет друзей, а ведь у нее было милое личико и хорошая фигура. Макс удивился, почувствовав ее напряжение, но он никогда не мог ее понять. Эта странная смесь раздражения и застенчивости иногда выводила его из равновесия. Общаясь с Клариссой, он не мог отделаться от ощущения, что идет по тонкому льду.

— Елка, которую ты принес, какая-то анемичная, — заметила Мариетта, указывая на скромное деревцо, украшенное редким дождиком из фольги. — Она похожа на нас, несчастная. Но все равно с твоей стороны это так мило — устроить для нас праздник. Я не вставала с постели уже пятнадцать дней. Мне кажется, что я снова вернулась в мир живых, перед тем как окончательно перейти на другую сторону. К тем, кто там находится, скоро буду принадлежать и я.

Состроив горько-ироничное лицо, она подняла свой бокал.

— У тебя просто дар создавать напряженную атмосферу, — заметил Макс. — Только не говори все это при Акселе.

— А, Аксель, — вздохнула она. — Моя самая большая слабость. Как я люблю этого мальчика, если бы вы знали! Для него я готова на все…

Она помолчала несколько секунд, словно раздумывая, стоит ли продолжать, но все-таки продолжила, покусывая губы.

— Я получила письмо от его отца.

Дрожь прошла по телу Макса. Он замер и очень аккуратно поставил на стол тарелку с сухими пирожными.

— Курт жив?

Мариетта молча глотнула вина, потом тщательно затушила в пепельнице сигарету. Из табака, добытого из семи окурков, можно будет еще сделать одну самокрутку.

— Тебя это удивляет? — усмехнулась она.

— Нет. И где же он?

— В Баварии.

— Надеюсь, за решеткой, отбывает заслуженное наказание?

— Пока нет.

Гнев охватил Макса, комом подступил к горлу.

— А как же он узнал, где тебя найти? Не мог же он предположить, что ты живешь в моей бывшей студии?

— Первой написала ему я. Еще раньше мы условились об одном почтовом адресе, это возле Мюнхена, куда мы сможем посылать друг другу письма. До настоящего времени я сомневалась, стоит ли…

— А теперь решила, что стоит? — горько бросил Макс.