Участок - Алексей Слаповский

– Кто говорит – отдать? Продать! На благо людей! Я ведь официальный представитель музея, имею право заплатить. Она без дела у вас лежит годами, ведь правда?

– Это так. Но все-таки память.

– Только для вас. А будет – для всех. Рублей пятьдесят я вполне могу!

– Не знаю... – стеснялась Синицына.

– Даже сто. Сто рублей не такие уж плохие деньги!

Тут Синицына вспомнила про свое положение и сказала:

– Я вообще-то не бедствую...

– Понятно, сыновья помогают. Замечательные люди, замечательные! А знаете что? Давайте обменяемся? – Корытников достал из портфеля кассету. – Этот фильм не видели?

– Нет. – Синицына посмотрела на коробку. – Ой, а актера этого я знаю! Он мне нравится. Такой, это самое... Как оно называется... Секс-символ!

Если бы Корытников впервые был в современной деревне, он бы удивился. Но он много уже поездил, много видел и слышал – и не удивлялся ничему.

– Именно, Зоя Павловна! Весьма эротичный мужчина! Ну? Меняемся?

Зоя Павловна махнула рукой и рассмеялась:

– Меняемся!

– Отлично! – Корытников вручил Синицыной кассету, сунул в портфель рюмку и вдруг стал очень серьезным.

– Зоя Павловна! А теперь – важный разговор!

– Слушаю, – тут же преисполнилась Зоя Павловна.

– Понимаете, музею ведь государство денег не выделяет. Я на собственные средства все делаю. И если узнают, могут даже наказать. Выговор объявят.

– Вот люди! Человек доброе дело делает, а ему выговор! – огорчилась Зоя Павловна.

– О том и речь! – с обидой борца за правду сказал Корытников. – Поэтому просьба: никому не говорить.

– Никому не скажу. Зачем подводить такого хорошего человека?!

– Да какой я хороший! – самоуничижительно ответил Корытников. – Просто, извините, энтузиаст своего дела...

Любезнейшим образом распрощавшись с Синицыной, Корытников вышел. На ходу листая тетрадь, он рассуждал:

– Так, к кому теперь... Теперь, пожалуй, к Кублаковой...

И Корытников поехал к Кублаковой.

Любовь Юрьевна колола дрова, высоко, по-мужски, замахиваясь.

– Бог в помощь, Любовь Юрьевна! – пожелал Корытников, входя во двор. Он сменил очки: теперь были стильные, в легкой позолоченной оправе, томно и таинственно затененные; вид их был призван расположить к доверию сердце одинокой женщины. – Не помочь? – спросил он.

Люба не ответила, а закричала в сторону дома:

– Наталья! Не стыдно тебе? Мать вкалывает, а ты, дура здоровая, лежишь!

– Во-первых, не дура. А во-вторых, ты про дрова не говорила ничего.

– А тебе хоть говори, хоть не говори...

Корытников увидел, что на крыльце дома расположились две девушки. Одна, которая отвечала, была, видимо, дочь хозяйки. А вторая, небесной красоты, неизвестно кто.

Корытников даже на минуту забыл о деле, чего с ним практически никогда не случалось.

– Вы чего хотели-то? – спросила Люба.

– Я? Ах, да.... Понимаете... Суть в следующем...

И деликатно взяв Любовь Юрьевну под локоть, Корытников повел ее к дому, на ходу представившись и объяснив суть.

– Вообще-то был уже от вас представитель, от музея. Года три назад, – сказала Люба.

– Кто? Не Васильев?

– Я не помню. Тоже иконами интересовался.

– Продали ему что-нибудь? – встревожился Корытников.

– Еще чего! Валентин его и на порог не пустил.

Корытников одобрил:

– И правильно! Самозванец он, а не представитель музея!

– Правда? А вид приличный, как вот у вас... Нет, не продали ничего. Но тогда другая ситуация была. И денежки водились, и все-таки муж... Иконы есть старые и книга какая-то. Только продавать все-таки... Нехорошо как-то...

– А я и не прошу продавать. Я только – посмотреть.

– Это можно.

Они прошли в дом, и Люба первым делом показала книгу. Это была старообрядческая Библия, тут же опознал ее Корытников, печатная, но с рукописными пометками.

Он листал ее и сокрушался:

– Плохо! Плохо!

– Что плохо-то?

– Как что? Лежит она, никто не читает и даже не видит. А в музее она будет людей радовать!

Люба эти слова расценила вполне практично:

– Все-таки купить хотите?

Корытников достал из портфеля квитанцию:

– Все официально, как видите. Я уполномочен предложить пятьсот рублей.

– Что?! Полторы тысячи, не меньше!

– Любовь Юрьевна, вы меня с кем-то путаете! – вскричал Корытников. – Я не оптовый покупатель! Я научный сотрудник! Восемьсот максимум!

– Тысяча. Или разговора не будет! – Люба взялась за книгу.

Корытников схватил ее и прижал к сердцу:

– Хорошо, согласен!

Он отсчитал деньги и попросил:

– Вот тут распишитесь, пожалуйста. Мне для отчета.

Люба расписалась, а Корытников стоял над нею, говоря:

– И вот что, Любовь Юрьевна. Я-то вам даю деньги официально, но вы их берете как бы неофициально. Потому что если официально, то налог на предметы истории – семьдесят процентов.

– Правда? То есть мне триста рублей останется?

– Именно! Поэтому огромная просьба – никому об этом не говорите. Люди разные бывают, кто-то возьмет и доложит налоговому инспектору.

– Это у нас могут.

– А иконки можно посмотреть? Только посмотреть? – заглядывал Корытников в зал.

– Да пожалуйста...

Корытников устремился к иконам. Одна из них его явно заинтересовала. Осмотрев ее внимательно, он вдруг ужаснулся:

– А это что?! Любовь Юрьевна, вы человек верующий?

– Ну да вообще-то...

– Зачем же вы это в доме держите? Грех!

Люба обиделась:

– Скажете тоже: иконы – грех!

– Это подделка, да еще и богохульство! Буквы видите? ИНЦИ. Знаете, что значит? Иисус Назарянин Царь Иудейский. Это же богохульственное сокращение! – вдохновенно врал Корытников.

Люба не понимала, и он пояснил доступным примером:

– Ну, это как под портретом президента, извините за сравнение, написать не президент Российской Федерации, а – Пэ Рэ Эф! Понимаете? Вот что, давайте-ка я возьму ее от греха подальше!

– И куда денете?

– А у нас экспозиция такая есть, специальная, подделки выставляются.

Люба и тут проявила практичность:

– Ага. Значит, она чего-то стоит все-таки?

– Любовь Юрьевна, что она стоит?

– Да уж не меньше тысячи. Все-таки не бумага, дерево!

– Ну, вы махнули! Триста!

– Сколько?!

...Через некоторое время они вышли из дома: Корытников весьма довольный, да и Люба не расстроенная.

Проходя мимо Наташи и Нины, Корытников склонил голову:

– До свидания.

– Вообще-то мы не здоровались, – заметила Наташа.

– Тогда здравствуйте – и до свидания! – элегантно сказал Корытников.

И торопливо ушел.

Он торопливо ушел, а Наташа сказала Нине:

– Ну он и пялился на тебя!

– Пусть, – равнодушно сказала Нина.

– А ты дождешься, уедет Кравцов – и все.

– Я не собираюсь навязываться.

– А кто об этом говорит? – удивилась Наташа. – Я тоже Андрею не навязываюсь. Я не дура, я понимаю, ему надо успокоиться. Все-таки он Ольгу любил. Ну, то есть влюбился. Он же сам еще не понимает, что это было так... Временно. Они бы все равно через месяц разошлись. Я не навязываюсь, но ему же надо с кем-то про Ольгу поговорить? А я его встретила, будто не нарочно, ну, сначала сказала, вроде того, ты не беспокойся, я на тебя уже не обижаюсь, я все забыла, думаю только про школу, а на тебя, извини, наплевать. И начала про Ольгу – тоже будто не нарочно. Ну, и он начал. Говорил, говорил... Теперь ему уже это надо. Он говорит, а я слушаю. Ну, и он ко мне привыкает понемножку. И так привыкнет, что без меня не сможет.

– Умная ты, я смотрю, – улыбнулась Нина.

– А читать надо уметь! – посоветовала Наташа подруге, показывая книгу. – Тут хорошо написано. Сейчас вспомню... – Она подняла голову, глядя в небо, и повторила наизусть: – «Мужчина, едва встретив женщину, тут же чувствует комплекс вины!»

– Тут же? Даже если ничего еще не сделал?

– Так потому и чувствует, что ничего не сделал!

И девушки легли на прогретое солнцем крыльцо и стали смотреть в синее небо.

Синее небо плыло над Анисовкой – или Анисовка медленно плыла под синим небом, ибо только невнимательному взгляду кажется, что земля и небо неподвижны.

Хали-Гали грелся на солнышке у дома, когда подъехал Корытников и одним взглядом оценил старика. Если с Синицыной он был душевен, а с Любой любезен, то со стариком, пожалуй, надо себя вести начальственно-покровительственно. Старикам это нравится. Они хорошо помнят времена, когда начальство было постоянным злом и ущемлением жизни человека, они помнят и свою благодарность начальству, когда оно вдруг переставало приказывать, наказывать и кричать, а заговаривало по-человечески, снисходя до них, грешных. В соответствии с этим Корытников надел прямоугольные очки строгого директорского вида.

– Здравствуй, дедушка! – бодро сказал он. – Как жизнь молодая?

– Ничего! – откликнулся Хали-Гали.

Корытников обработал его в считаные минуты. Поговорил о яровых и озимых, вспомнил прошлую коллективную жизнь, посетовал, что у молодых память короткая...