Кошачье кладбище - Стивен Кинг

ГОСПОДИ, СКОЛЬКО КРОВИ…

Луис проснулся. Семь часов утра, серого дождливого утра. В руках он почему-то сжимал подушку. В голове точно били молотом, отмеряя каждый удар сердца. Так и боль: то накатит, то схлынет. Во рту мерзкий кислый привкус, как после несвежего пива, желудок крутит. Очевидно, во сне он плакал — подушка еще не просохла от слез. Будто сон — этакая расчудесная мелодрама со счастливым концом — перемежался с явью. Или даже во сне душу не обмануть, и она оплакивала усопшего.

Луис поднялся, шатаясь, добрел до ванной, сердце то замирало, то начинало мелко и часто колотиться, помутненное хмелем сознание грозило вот-вот отключиться. Едва он добрался до унитаза, как его вытошнило вчерашним пивом. Он опустился на колени, нашарил рычажок, потянул и спустил воду. Подошел к зеркалу — наверное, глаза налились кровью, но зеркало, оказалось, завесили. И тут он вспомнил: это Рейчел. К ней вернулись полузабытые детские воспоминания. Она занавесила все зеркала и порог дома переступала разувшись.

Нет, не бывать олимпийской сборной по плаванию, бессмысленно повторял про себя Луис, возвращаясь в спальню. Сел на кровать. Во рту все еще оставался мерзкий привкус, и Луис поклялся (не в первый раз и не в последний!), что больше и капли в рот не возьмет. Не бывать олимпийской сборной, не бывать отличным оценкам в колледже, не бывать и пигалице-католичке в подружках сына; не бывать летнему спортивному лагерю. Ничему уже не бывать. Тапочки изодраны в клочья, свитер аж вывернуло наизнанку, а само тело сына — крепкое, здоровое — обезображено. И столько крови.

И теперь он сидел на кровати, в тисках похмелья, слушал, как в окно лениво постукивает дождь, и горе, мало-помалу, подступало вплотную, застило взор, точно наклонилась над ним низко-низко сестра-сиделка в сером. Только находится он не в больничной палате, а в чистилище. Горе растворило Луиса, лишило сил, порушило последние рубежи защиты. Луис закрыл лицо руками и заплакал, раскачиваясь взад-вперед; сейчас бы он сделал все, будь только возможность хоть что-то исправить.

41

В два часа пополудни Гейджа похоронили. Дождь перестал. Над головой плыли рваные облака. Собравшиеся стояли под черными зонтиками, их предоставило похоронное бюро.

По просьбе Рейчел распорядитель, кому выпало вместо священника произносить надгробное слово, прочитал из Евангелия от Марка: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царствие Божие».

Луис, стоявший подле могилы, взглянул на тестя. Тот быстро вскинул на него глаза, но тут же опустил. Сегодня вражды во взгляде как не бывало. Под глазами огромные мешки, ветер трепал редкие, как паутина, прядки седых волос, выбившихся из-под ермолки. Черная, с сединой щетина на щеках. Как никогда, он походил на пропойцу. Похоже, он сейчас в прострации и не очень-то соображает, где находится. Но как ни старался Луис, сострадания к этому человеку в сердце своем не нашел.

Маленький гроб покоился на блестящих хромом полозьях в бетонной коробке могилы. Могила уже обложена нестерпимо зеленым травяным ковриком на торфяной подкладке. От яркой праздничной зелени у Луиса заломило глаза. В изголовье стояли несколько корзин с цветами. Взгляд Луиса скользнул дальше, за плечо распорядителя. Кладбище занимало склон невысокого холма: могилы, склепы. Вон сурово высится один такой в романском стиле. На нем начертано одно лишь короткое имя ФИПС. А за округлой кровлей склепа виднеется что-то желтое. Что бы это могло быть? Даже когда распорядитель произнес: «Склоним головы в молчаливой молитве», Луиса все равно больше занимало то неизвестное, желтое, за романским склепом. Поразмыслив несколько минут, понял: это ж небольшой грузовичок с подъемным краном. Сейчас он укрылся от глаз скорбящих у подножия холма. А закончатся похороны, сядет за баранку Веуикий и Ужасный, затопчет окурок своим сапожищем, сунет его в одну из бетонных коробок, нагруженных в кузов (бросать окурки на землю строго запрещалось — могильщика тут же увольняли: нехороший это знак, и без того слишком много «клиентов» кладбища умерли от рака легких), лихо подрулит к свежей могиле, опустит бетонную крышку и навсегда разлучит Гейджа с солнцем… во всяком случае, до Судного Дня и Воскрешения.

ВОСКРЕШЕНИЕ… ВОТ ИМЕННО…

ЗАБЫТЬ ЭТО СЛОВО, И ПОСКОРЕЕ!

— Аминь! — воскликнул распорядитель, и Луис, взяв Рейчел под руку, отвел ее в сторону. Жена хотела что-то возразить и остаться у могилы подольше, но Луис не дрогнул. У выстроившихся рядком машин стоял помощник распорядителя и принимал от отъезжавших зонты — собственность похоронного бюро, что скромно обозначено на самих зонтах — и ставил в гнезда обыкновенной пирамидки, что обычно красуется в прихожих, а сейчас здесь на раскисшем кладбище выглядела чудовищно неуместно. Правой рукой Луис поддерживал жену, левой — держал дочкину ладошку в белой перчатке. Сегодня Элли надела то же платье, что и на похороны Нормы Крандал.

Не успел Луис посадить своих дам в машину, как подошел Джад. Похоже, и ему несладко после вчерашнего.

— Держитесь, Луис?

Тот кивнул.

Джад наклонился, заглянул в машину.

— А как вы, Рейчел?

— Спасибо, Джад, все в порядке.

Он ласково погладил ее по плечу, взглянул на Элли.

— Ну, а как ты, маленькая?

— Отлично. — И Элли изобразила чудовищную, прямо-таки акулью улыбку, чтобы Джад убедился: все у нее и впрямь отлично.

— А что это у тебя за фото?

Луису подумалось: дочь прижмет фотографию к груди, не покажет, но девочка, поборов застенчивость, протянула ее Джаду. Старик взял портрет большими, неуклюжими, узловатыми пальцами, которым, казалось, привычнее управлять машинными рычагами или сцеплять железнодорожные вагоны. Однако именно эти пальцы вытащили пчелиное жало из шеи Гейджа, причем как! Виртуозно, как заправский волшебник или… хирург.

— Очень хороший портрет. Вон и тебя там видно, везешь его на санках. Любил он, наверное, кататься, верно, Элли?

Девочка кивнула и заплакала.

Рейчел хотела было вмешаться, но Луис стиснул ее руку: ПОМОЛЧИ!

— Я его часто катала, — сквозь слезы проговорила Элли. — А он все смеялся. А дома нас мама ждет, какао нам сварит, говорит: «Снимайте скорее сапоги», а Гейдж повторяет, кричит: «Поги! Поги!», да так громко, что уши лопаются. Помнишь, мам?

Рейчел кивнула.

— Хорошее было времечко, — произнес Джад и протянул Элли фотографию. — Пусть его и нет рядом, главное, чтоб ты о нем всегда помнила.