Наш общий друг. Часть 2 - Чарльз Диккенс

Лиззи на одинъ мигъ закрыла руками лицо. Потомъ заговорила:

— Его слова и до сихъ поръ у меня въ ушахъ. Я помню, какъ онъ билъ при этомъ кулакомъ о каменную стѣну: эта картина у меня не выходитъ изъ глазъ. Я изъ всѣхъ силъ старалась выкинуть ее изъ головы, но не могу. Кровь текла у него по рукѣ, когда онъ сказалъ мнѣ: «Дай Богъ, чтобъ мнѣ не довелось его убить».

Белла вздрогнула, крѣпко обняла Лиззи и спросила тихимъ голосомъ (онѣ не смотрѣли другъ на друга; обѣ смотрѣли въ огонь):

— Этотъ человѣкъ, стало быть, ревнуетъ?

— Да. Къ одному джентльмену… Я даже не знаю, какъ вамъ объяснить… Къ джентльмену, высоко стоящему надо мной и надъ моимъ скромнымъ образомъ жизни. Онъ принесъ мнѣ извѣстіе о смерти моего отца и съ того дня всегда принималъ во мнѣ участіе.

— Онъ любить васъ?

Лиззи покачала головой.

— Ухаживаетъ за вами?

Лиззи молча прижалась рукой къ живому поясу, обвивавшему ея станъ.

— Вы поселились здѣсь по его настоянію?

— О, нѣтъ! Я ни за что въ мірѣ не допустила бы… Я не хочу, чтобъ онъ зналъ, что я здѣсь, или напалъ бы на мой слѣдъ.

— Лиззи, голубушка! Почему же? — спросила Белла въ изумленіи передъ пылкостью этихъ словъ, но сейчасъ же прибавила, прочтя отвѣтъ на лицѣ Лиззи: — Нѣтъ, нѣтъ! Не говорите — почему. Это былъ глупый вопросъ. Я вижу! Я понимаю!

Онѣ замолчали. Лиззи, съ поникшей головой, глядѣла на пылающіе уголья на рѣшеткѣ камина, гдѣ зародились ея первыя грезы и куда убѣгала она отъ безрадостной жизни, изъ которой вырвала своего брата, предвидя, какую получитъ за это награду.

— Теперь вы знаете все, — сказала она, поднявъ глаза на Беллу. — Я ничего не скрыла отъ васъ. Такъ вотъ почему я живу здѣсь одна. Одинъ добрый старикъ, вѣрный мой другъ, помогъ мнѣ здѣсь устроиться. За короткое время моей жизни съ отцомъ въ нашемъ старомъ домѣ я узнала такія вещи… не спрашивайте — что… которыя заставили меня отвернуться отъ прошлаго, и теперь я стараюсь стать лучше. Не думаю, чтобъ я могла что-нибудь сдѣлать въ то время, не теряя моего вліянія на отца. Но то, что было тогда, часто тяготитъ мнѣ душу. Надѣюсь, что когда-нибудь это пройдетъ.

— Пройдетъ, какъ и эта слабость, Лиззи, слабость къ человѣку, который недостоинъ ея, — проговорила мягко Белла.

— Нѣтъ! Я не хочу, чтобъ это прошло, — быль рѣзкій отвѣтъ. — Не хочу вѣрить и не вѣрю, что онъ недостоинъ любви. Если это пройдетъ, что я выиграю и сколько потеряю?!..

Выразительныя бровки Беллы поспорили немного съ пламенемъ камина, прежде чѣмъ она возразила:

— Не сочтите меня навязчивой, Лиззи. Я хочу только сказать: вернуть себѣ покой, надежду, свободу, — развѣ это не выигрышъ? Не лучше ли будетъ не прятаться отъ людей и не быть оторванной отъ всѣхъ благъ, какія, при естественныхъ условіяхъ, могло бы дать вамъ будущее? Простите, если я еще разъ спрошу: развѣ это не былъ бы выигрышъ?

— А развѣ женское сердце съ такою… съ такою слабостью, о которой вы сейчасъ говорили, можетъ хотѣть выиграть что-нибудь? — отвѣтила Лиззи вопросомъ.

И вопросъ этотъ до такой степени не согласовался съ мечтами и планами самой Беллы, съ тѣми планами на будущее, которые она такъ авторитетно излагала своему отцу, что она мысленно сказала себѣ: «Ахъ ты, продажная тварь! Слышишь? Слышишь ты это? И тебѣ не стыдно за себя?» И, принявъ свою руку, обвивавшую станъ Лиззи, она покаянно ткнула кулакомъ себя въ бокъ.

— Но вы еще сказали, Лиззи, — заговорила она опять, возвращаясь къ той же темѣ, послѣ того, какъ должная кара была учинена, — вы сказали: «Что я этимъ выиграю и сколько потеряю?» Что вы потеряете? Не можете ли вы мнѣ объяснить?

— Я потеряю мои лучшія воспоминанія, мои лучшія побужденія, мои лучшія стремленія, — потеряю все, что теперь сопутствуетъ мнѣ въ жизни. Я потеряю вѣру въ то, что, будь я равна ему и если бъ онъ меня любилъ, я изъ всѣхъ силъ старалась бы сдѣлать его лучше и счастливѣе, какъ и онъ — меня. Въ моихъ глазахъ потеряетъ почти всякую цѣну то немногое, чему я научилась, благодаря ему, и что осилила съ такимъ трудомъ, чтобъ онъ не подумалъ, что на меня даромъ потрачено время. Въ моей душѣ сотрется его образъ — образъ того, чѣмъ онъ могъ бы быть, если бы я была важною дамой и если бъ онъ меня любилъ, — тотъ благородный образъ, который теперь всегда со мной и передъ которымъ я, мнѣ кажется, никогда не сдѣлаю ничего низкаго и дурного. Я потеряю память о томъ хорошемъ, что онъ сдѣлалъ для меня съ тѣхъ поръ, какъ я его узнала; забуду, что, по его милости, со мной случилось превращеніе… такое же, какъ вотъ съ этими руками, грубыми, жесткими, потрескавшимися и черными отъ работы въ тѣ дни, когда я плавала по рѣкѣ съ моимъ отцомъ, а теперь нѣжными и мягкими, какъ видите.

Эти руки дрожали, но не отъ слабости, когда она вытянула ихъ, показывая Беллѣ.

— Поймите меня, дорогая моя, — продолжала она. — Онъ всегда былъ для меня только грезой, прекрасной картиной. Я никогда не мечтала, чтобы онъ могъ быть для меня чѣмъ-нибудь инымъ въ этомъ мірѣ. Я, впрочемъ, все равно не сумѣю вамъ объяснить, если сами этого не чувствуете. Мнѣ и на мысль не приходила возможность стать его женой. Я думала объ этомъ не больше, чѣмъ онъ самъ, а этимъ много сказано. И все-таки я люблю его такъ горячо и такъ нѣжно, что когда вспомню, какая безрадостная жизнь меня ожидаетъ изъ за него, я горжусь этимъ и радуюсь ей. Я съ гордостью и радостью буду страдать изъ за него, хоть ему это не принесетъ никакой пользы, хоть онъ никогда не узнаетъ объ этомъ и хоть ему дѣла нѣтъ до меня.

Белла сидѣла не шевелясь, околдованная страстью этой дѣвушки однихъ съ нею лѣтъ, — глубокой безкорыстной страстью, смѣло изливавшейся въ своемъ довѣріи къ ея пониманію и сочувствію. А между тѣмъ сама она никогда ничего подобнаго не испытывала и не подозрѣвала до сихъ поръ о существованіи чего-либо подобнаго на землѣ.

Лиззи продолжала:

— Это было ночью, въ нашемъ старомъ домѣ у рѣки, совсѣмъ непохожемъ на этотъ. Въ поздній часъ той злополучной ночи глаза его впервые взглянули на меня. Быть можетъ, ужъ никогда больше они не взглянутъ на меня. Я даже почти желаю, чтобъ этого не случилось. Я надѣюсь, что не случится. Но ни за какія блага въ мірѣ я не согласилась бы, чтобы свѣтъ этихъ глазъ угасъ въ моей душѣ… Теперь я все вамъ сказала, мой другъ. Мнѣ самой какъ то странно, что я разсталась съ моей тайной, но я не жалѣю объ этомъ. Еще за минуту до вашего появленія я не думала, что заикнусь объ этомъ хоть словечкомъ какой-нибудь живой душѣ, но вы пришли, и я вамъ все сказала.

Белла поцѣловала ее въ щеку и горячо поблагодарила за довѣріе.

— Хотѣлось бы мнѣ только быть болѣе достойной его, — прибавила она.

— Болѣе достойной? — повторила Лиззи съ недовѣрчивой улыбкой.

— Не въ смыслѣ возможности предательства съ моей стороны, — пояснила Белла. — Меня скорѣе разорвутъ на куски, чѣмъ выжмутъ изъ меня хоть слово вашей тайны, хотя, впрочемъ, въ этомъ нѣтъ моей заслуги, потому что я отъ природы упряма, какъ оселъ. Я хочу только сказать, что я пустая, самонадѣянная, никуда негодная дѣвчонка, и что вы пристыдили меня.

Лиззи поправила пышныя каштановыя кудри, разсыпавшіяся отъ энергичнаго движенія ихъ владѣлицы, тряхнувшей головой, и сказала съ нѣжнымъ упрекомъ:

— Милая!

— Ну, да, вамъ хорошо называть меня милой, и я рада, что вы меня такъ зовете, хоть не имѣю на это никакихъ правъ, — пробормотала, капризно надувая губки, Белла. — А все-таки я дрянь.

— Милая! — повторила настойчиво Лиззи.

— Такая мелкая, холодная, суетная, глупая тварь, — продолжала, не слушая, Белла, оттѣняя съ особенной силой послѣднее прилагательное.

— И вы думаете, я вамъ повѣрю? — проговорила Лиззи со своей тихой улыбкой, когда пышныя кудри были закрѣплены. — Мнѣ лучше знать.

— Вамъ лучше знать? — повторила недовѣрчиво Белла. — Вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете? Ахъ, какъ я была бы рада, если бы вы знали меня лучше, чѣмъ я! Но я очень боюсь, что знаю себя лучше.

Лиззи расхохоталась и спросила ее, видѣла ли она когда-нибудь свое лицо и слышала ли свой голосъ.

— Еще бы, надѣюсь! — отвѣчала Белла. — Я частенько таки смотрюсь въ зеркало, а болтаю я, какъ сорока.

— Я тоже видѣла ваше лицо и слышала вашъ голосъ, — сказала Лиззи. — И они подкупили меня, я разсказала вамъ — въ глубокой увѣренности, что я не дѣлаю невѣрнаго шага, — то, чего, казалось мнѣ, я никогда и никому бы не сказала. Развѣ это дурной знакъ?

— Нѣтъ, не дурной, надѣюсь, — проговорила Белла, надувъ губки, и замолчала, не зная, засмѣяться ей или заплакать.

— Когда-то я умѣла предсказывать будущее, — сказала Лиззи шутливо. — Я смотрѣла въ каминъ на горящіе уголья, и въ ямкѣ подъ огнемъ мнѣ видѣлись цѣлыя картины. Мой брать, бывало, заставлялъ меня разсказывать, что я вижу, и очень любилъ меня слушать. Сказать вамъ, что я вижу сейчасъ въ моей ямкѣ подъ огнемъ?