Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

Черта под периодом «отторжения» немецких университетов была довольно неожиданно подведена уже в следующем году, и притом самим же Николаем I. Веское слово для этого сказал профессор Дерптского университета Г. Ф. Паррот, к мнению которого прислушивался как прежний, так и новый император. В сентябре 1827 г. в Комитете устройства учебных заведений обсуждалась представленная Парротом записка о российских университетах, в которой он доказывал во всех смыслах их недостаточное состояние и предлагал широкую программу подготовки будущих русских профессоров за границей. «Целью является дать русской нации подлинно национальные университеты. Образование должно, наконец, стать врожденным. Чтобы достичь этого, нужно взрастить множество обученных людей, которым можно было бы доверить просвещение нации, не привлекая иностранцев. Однако, иностранцы должны стать фундаментом»[493]. Итогом обсуждения проекта Паррота явилось создание Профессорского института в Дерпте как подготовительного звена перед отправкой в европейские университеты, а на журнале с результатами обсуждения Николай I написал резолюцию, как бы еще раз соглашаясь с Парротом и подводя итог предшествующей эпохе в политике Министерства народного просвещения: «Профессора есть достойные, но их немного и нет им наследников, их должно готовить, и для сего лучших студентов человек двадцать послать на два года в Дерпт, и потом в Берлин или Париж»[494].

Берлинский университет и подготовка российской профессуры

Новый период во взаимоотношениях немецких и русских университетов открылся на рубеже 1820—1830-х гг. массовыми командировками будущих русских профессоров в Берлин. Университет в столице Пруссии был призван сыграть для университетского образования в России роль, сходную с той, какую четверть века назад начал играть Гёттингенский университет: он должен был опять соединить Россию с европейской наукой, а для этого помочь создать новое поколение отечественной профессуры.

Выбор Берлина для этих целей был глубоко осознанным и полностью оправдался. Действительно, открывшийся в 1810 г. Берлинский университет уже в первые годы своего существования завоевал славу одного из лучших в немецких землях. Территориально он располагался ближе к Петербургу и Москве, чем большинство других немецких университетов. К тому же Пруссия выступала постоянной союзницей России в европейской внешней политике, и в Берлине на службе при русской миссии находилось немало чиновников, что с точки зрения правительства облегчало надзор за студентами и гарантировало их «благонадежность». С другой стороны, Берлин привлекал изобилием своих библиотек, музейных коллекций в самых разных областях — всем тем, что составляло здесь уже сложившуюся инфраструктуру науки, позволявшую студентам не только достаточно быстро осваивать новые предметы, но и вести затем самостоятельные научные изыскания.

Однако эти внешние преимущества не до конца объясняют совершившийся переход, особенность которого заключалась еще и в том, что Берлинский университет был создан на существенно иных основах, нежели космополитичный Гёттингенский университет. Перед высшим учебным заведением в столице Пруссии с самого его возникновения была поставлена задача строительства национального университета. Легендарные слова прусского короля, сказанные после поражения в войне с Наполеоном в 1806 г., о том, что его государство должно теперь «духовными силами возместить то, что оно потеряло физически», лежали в основе всех проектов по открытию «высшего ученого заведения» в Берлине, а возглавлявший в это время департамент народного просвещения в прусском правительстве Вильгельм фон Гумбольдт смог воплотить их в новой форме — университета, который, по мысли Гумбольдта, являлся «вершиной, куда сходится все, что делается непосредственно ради нравственного усовершенствования нации» (см. главу 1).

Через такое различие Гёттингена и Берлина можно лучше понять характерные особенности двух этапов университетского строительства в России в 1800-е и в 1830-е гг. Если в начале XIX в., руководствуясь образцом Гёттингена, российская образовательная система наполнялась иностранцами, хотя и высокого научного класса, и приобретала «космополитичный» оттенок (известна фраза М. Н. Муравьева, что когда-нибудь «приедут и шведы учиться в Москву», но разве такая задача стояла перед русским образованием?), то в царствование Николая I четко была осознана необходимость построения именно национальной науки из ее российских представителей, находящихся в то же время на европейском уровне знаний, и как раз такую задачу помогало решить обращение к опыту Гумбольдта в Берлинском университете.

Университет Гумбольдта был призван служить науке как таковой, рассматривал ее как непрерывно развивающийся процесс, участниками которого являются и профессора, и студенты. Гумбольдт писал, что такой университет должен «поддерживать живым и деятельным тройственное стремление человеческого духа: i) прежде всего, выводить все знание из одного первоначального Принципа; 2) затем сопоставлять это знание Идеалу; 3) наконец, эти Принцип и Идеал скреплять в единую Идею»[495].

Далее Гумбольдт подчеркивал связь этих философских построений с немецким национальным характером, поскольку сам «интеллектуальный строй» немцев, по его мнению, уже имеет тенденцию к поиску и выявлению Идей, и нужно только следить, чтобы эта тенденция не подавлялась насильственно (извне) или через обнаруживающиеся внутренние антагонизмы. Иными словами, одна из главных целей нового университета — помочь как можно полнее раскрыться тому стремлению идти путем научных исследований к истине и идеалу, которое уже заключено в крови немецкого народа.

В конкретном облике Берлинского университета 1810—1840-х гг. эти мысли Гумбольдта воплотились с поразительной точностью и глубиной. Берлинский университет представил не только Германии, но и всей Европе эталон научного знания в его единстве как между различными научными отраслями, так и по форме организации, представляющей неразрывный сплав преподавания и научного исследования. Имя одного из берлинских профессоров — Г. В. Ф. Гегеля (преподававшего здесь в 1818–1831 гг.), обозначило целую эпоху в развитии человеческой мысли. Едва ли стоит здесь подробно характеризовать деятельность этого ключевого профессора Берлинского университета и влияние его философии на методологию науки[496]. Заметим только, что масштаб личности Гегеля не должен загораживать от нас и другие фигуры современных ему берлинских ученых, каждый из которых внес решающий вклад в создание фундаментальных основ своей науки, и притом, во многом благодаря тому, что смог сделать ей «философскую прививку». Тем самым, в Берлине были созданы научные школы, значение которых перешагнуло национальные рамки и получило мировое звучание и к которым, благодаря посылаемым студентам, приобщилась и русская наука второй четверти XIX в.

Так, например, замечательный правовед, знаток римского и гражданского права Фридрих Карл фон Савиньи (1779–1861), преподававший в Берлинском университете с самого его основания и посвятивший ему более тридцати лет жизни, выступил основателем «исторической школы» в юриспруденции, которая доказывала, что законы не Moiyr произвольно налагаться законодателями, но органически вытекают из духа конкретного народа, устоев и обычаев народной жизни[497]. Как профессор, Савиньи выделялся еще и тем, что это был один из первых представителей немецкой дворянской аристократии, взошедший на университетскую кафедру и отстаивавший монархические идеалы прусского государства — факт, который не мог не заинтересовать российское правительство, направившее к Савиньи целую плеяду будущих юристов (см. ниже).

Знаменитого историка, профессора Берлинского университета с 1825 г. Леопольда фон Ранке (1795–1886) часто называли «отцом исторической науки», поскольку именно он в работе «Zur Kritik neuerer Geschichtsschreiber» («К критике новейших сочинителей истории», 1824) представил методику критики источников как основу получения исторического знания. Исходя из принципов единства научной методологии, Ранке, филолог-классик по образованию, впервые начал широко применять к историческим источникам выработанные филологами способы критического анализа текста. К заслугам Ранке также относится проведение первых семинаров по истории — новой формы занятий, наглядно реализовывавшей принцип единства преподавания и исследования, поскольку на этих занятиях студенты вместе с профессором погружались в работу над «очищением» источника (как правило, средневековой хроники) от последующих наслоений и искажений, выявлением события «таким, как оно было на самом деле». Подобные семинары стали базой для обучения профессиональных историков во всем мире, а многие книги Ранке длительное время служили образцами написания исторических трудов. Методичность и систематичность Ранке в то же время не заслоняла от него «Идеала»: он искал и выявлял в истории проявления всеобщих «духовных сил», концентрируясь на истории великих людей и идей. Оставаясь, по преимуществу, медиевистом, Ранке, тем не менее, внес значительный вклад в изучение процессов, приведших к возникновению современной ему Европы[498].