Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария

Подошло еще семеро солдат. Остальные собирались в правом блиндаже. Лейтенант Масс погиб. Команду принял фельдфебель Рейнеке. Боеприпасов осталось совсем мало. Минометы были разбиты. Но два станковых и два ручных пулемета еще действовали.

К ним пробилось десять штрафников. Они принесли боеприпасы и консервы, забрали раненых. С ними были носилки. В ста метрах двое сразу взлетели на воздух. Из-за артобстрела всякая связь была прервана вплоть до полудня.

В полдень дождь перестал. Выглянуло солнце. Сразу стало жарко. Грязь покрылась коркой.

— Русские будут нас атаковать легкими танками, — сказал Раэ. — Куда к чертям запропастились противотанковые орудия? Должны же они быть, без них нам крышка.

Огонь прекратился. Под вечер прилетел еще один транспортный «Юнкерс». Его сопровождали «Мессершмитты». Появились русские штурмовики и атаковали их. Два штурмовика были сбиты. Потом свалились два «Мессершмитта». «Юнкерсу» не удалось прорваться. Он сбросил свой груз за линией фронта. «Мессершмитты» продолжали бой, они обладали большей скоростью, чем русские истребители, но русских самолетов было втрое больше, чем немецких. Немецким пришлось отступить.

На следующий день трупы начали издавать зловоние. Гребер сидел в блиндаже. Их оставалось всего двадцать два человека. Примерно столько же Рейнеке собрал на другом фланге. Остальные убиты или ранены. А раньше их было сто двадцать человек. Гребер сидел и чистил свою винтовку. Она была вся в грязи. Он ни о чем не думал. Он стал машиной, он больше не помнил о прошлом. Он только сидел и ждал, задремывал и просыпался, и был готов защищаться.

Русские танки появились на следующее утро. Всю ночь артиллерия, минометы и пулеметы обстреливали линию обороны. Телефонную связь несколько раз удавалось восстановить, но она тут же обрывалась. Обещанные подкрепления не могли пробиться. Немецкая артиллерия стреляла слабо. Русский огонь был смертоносен. Блиндаж выдержал еще два попадания. Это был, собственно, уже не блиндаж, а ком бетона, который кренился среди грязи, точно судно во время бури. Полдюжины упавших неподалеку снарядов выбили его из земли. При каждом толчке все засевшие в нем валились на стены.

Греберу не удалось перевязать плечо, задетое пулей. Где-то ему попалась фляжка с остатками коньяка, и он вылил их на рану. Блиндаж продолжал раскачиваться и гудеть, но это было уже не судно, попавшее в шторм, а подводная лодка, катившаяся по морскому дну с вышедшими из строя двигателями. И времени больше не существовало, его тоже расстреляли. Все притаились в темноте, ожидая. И не было города в Германии, где он побывал две недели назад. Не было отпуска. Не было никакой Элизабет. Все это лишь привиделось ему в горячечном сновидении между жизнью и смертью — полчаса кошмарного сна, в котором вдруг взвилась и погасла ракета. Действительностью был только блиндаж.

Русские легкие танки прорвали оборону. За ними шла пехота. Рота пропустила танки и взяла пехоту под перекрестный огонь. Раскаленные стволы пулеметов обжигали руки, но люди продолжали стрелять. Русская артиллерия им больше не угрожала. Два танка развернулись, подошли ближе и открыли огонь. Им было легко, они не встретили сопротивления. Пробить броню танков пулеметы не могли. Тогда стали целиться в смотровые цели, но попасть в них можно было только случайно. Танки вышли из-под обстрела и продолжали вести огонь. Блиндаж содрогался, летели осколки бетона.

— Ручные гранаты к бою! — крикнул Рейнеке. Он взял связку гранат, перебросил ее через плечо и пополз к выходу. После очередного залпа он выполз наружу, укрываясь за блиндажом.

— Огонь обоих пулеметов по танкам! — раздался приказ Раэ. Они попытались прикрыть Рейнеке, который хотел, описав дугу, подползти к танкам, чтобы связкой гранат подорвать гусеницы. Это было почти безнадежное дело. Русские открыли пулеметный огонь.

Через некоторое время один танк замолчал. Но взрыва никто не слышал.

— Попался! — гаркнул Иммерман.

Танк больше не стрелял. Пулеметы перенесли огонь на второй, но тот развернулся и ушел.

— Шесть танков прорвались, — крикнул Раэ. — Они еще придут. Перекрестный огонь из всех пулеметов! Надо задержать пехоту.

— А где Рейнеке? — спросил Иммерман, когда они снова пришли в себя. Никто не знал. Рейнеке не вернулся.

Они продержались всю вторую половину дня. Блиндажи постепенно перемалывались, но еще вели огонь, хотя и значительно слабее. Боеприпасов оставалось совсем мало. Солдаты ели консервы и запивали водой из воронок. У Гиршмана была прострелена рука.

Солнце пекло. В небе плыли огромные блестящие облака. В блиндаже пахло кровью и порохом. Лежавшие снаружи трупы раздувало. Кто мог, заснул. Никто не знал, отрезаны они или еще есть связь.

К вечеру огонь усилился. Потом вдруг почти совсем прекратился. Они выскочили из блиндажа, ожидая атаки. Атаки не последовало. Прошло еще два часа. Эти два часа затишья обессилили их больше, чем бой.

В три часа утра от дота не осталось ничего, кроме искореженной массы стали и бетона. Пришлось выйти. У них оказалось шестеро убитых и трое раненых. Надо было отступать.

Раненного в живот удалось протащить всего несколько сот метров, потом он умер.

Русские снова пошли в атаку. В роте оставалось только два пулемета. Засев в воронку, люди оборонялись. Потом опять отступали. У русских было преувеличенное представление о численности роты, и это спасло ее. Когда залегли во второй раз, убило Зауэра. Он был ранен в голову и тут же умер. Немного дальше убило Гиршмана, как раз, когда он, согнувшись, перебегал в другое укрытие. Он медленно перевернулся и застыл. Гребер стащил его в воронку. Он стал сползать и покатился вниз. Грудь его была пробита насквозь. Обыскивая труп, Гребер нашел мокрый от крови бумажник и сунул его в карман.

Они достигли второго рубежа. А чуть позже был получен приказ отступать еще дальше. Роту вывели из боя. Запасная позиция стала передовой. Они снова отошли на несколько километров. Их осталось всего тридцать человек. Днем позже роту пополнили до ста двадцати.

Гребер нашел Фрезенбурга в полевом госпитале; это был простой, наскоро оборудованный барак. Левую ногу у Фрезенбурга раздробило.

— Хотят ампутировать, — сказал он, — какой-то паршивый ассистентишка. Только это и умеет. Я настоял, чтобы меня завтра отправили в тыл. Пусть опытный врач сначала посмотрит ногу.

Он лежал на походной кровати с проволочной шиной на коленке. Кровать стояла у раскрытого окна. В окно был виден кусок плоской равнины, луг, покрытый красными, желтыми и синими цветами. В комнате стояло зловоние. В ней находилось еще трое раненых.

— Ну как там Раэ? — спросил Фрезенбург.

— Рваная рана в предплечье.

— Он в лазарете?

— Нет. Остался с ротой.

— Я так и думал.

Фрезенбург поморщился. Одна сторона лица улыбалась, другая — со шрамом — была неподвижной.

— Многие не хотят в тыл. Вот и Раэ тоже.

— Почему?

— Он отчаялся. Никакой надежды. И никакой веры.

Гребер посмотрел на его желтое, словно пергаментное лицо.

— А ты?

— Не знаю. Надо сначала вот это наладить. — И он показал на шину.

В окно подул теплый ветерок с луга.

— Здесь чудесно, верно? — сказал Фрезенбург. — Когда лежал снег, думали, что в этой стране и лето никогда не наступит. А оно вдруг пришло. И даже слишком жаркое.

— Верно.

— Как дела дома?

— Не знаю. Не могу совместить то и другое. Отпуск — и то, что здесь. Раньше это еще удавалось. А теперь не получается. Совершенно разные миры. И я уже не знаю, где же, в конце концов, действительность.

— А кто знает?

— Раньше я думал, что знаю. Там, дома, я вроде нашел что-то. А теперь не знаю. Отпуск промелькнул слишком быстро. И слишком это было далеко от того, что происходит здесь. Там мне даже казалось, что я больше не буду убивать.

— Многим так казалось.

— Да. Тебе очень больно?