Нежность к ревущему зверю - Александр Бахвалов

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– Вы не будете обижать меня?..

– Что вы!.. Я не умею…

– Не надо, ладно?.. Я всегда так радуюсь, что вы любите меня. И боюсь чего-то…

Он впервые проводил ее к подъезду дома, впервые целовал ее горячие губы, щеки, мокрые ресницы глаз.

Шагая домой, он чувствовал легкую пустоту в себе, будто наконец свалилось с плеч все, что мешало им понимать друга друга, и выяснилась возможность счастья… Еще не дойдя до своего дома, он уже тосковал. И никак не мог забыть тяжести ее тела у себя на руке, и этого ее рассказа о парусе, и просьбу не обижать… «Глупая, – думал он с нежностью, – глупая…»

Пока «девятку» готовили к полету на большие углы, Лютров попросил Данилова разрешить ему облетать «С-224».

– Что это ты надумал? – спросил Гай-Самари, когда получил указание Данилова. – На сегодня же «девятка» в заявке?

– Заявка на два часа, а сейчас десять. В диспетчерской, где сидел Гай, было много народа, и Лютров не стал объяснять, почему он напросился облетать машину, которую вел Долотов.

Приехав на работу в том светлом приподнятом настроении, когда все кажется праздничным, Лютров вдруг как бы осекся, наткнувшись на хмурую физиономию Долотова. Тот молча стоял у окна комнаты отдыха и, засунув руки в карманы, оглядывал летное поле. Здороваясь с ним, Лютров вспомнил, что вскоре Долотову предстоит отпрашиваться, чтобы уехать, и, зная теперь, куда он уезжает, упрекнул себя, что до сих пор не подумал восстановить в своей летной книжке очередную инспекторскую отметку о проверке техники пилотирования «С-224», чтобы в случае надобности подменить Долотова.

– Хлеб отбиваешь? – пошутил Долотов, шагая с ним на спарку.

– Ага.

– Валяй, я человек не жадный…

– Женюсь, подрабатывать решил.

– Врешь!

– Зачем?

– Ну, в таком разе – шут с тобой… Нет, правда?

Лютров не без удовольствия отметил, как шевельнулась на лице Долотова такая редкая у него улыбка. Уже в полете Долотов вдруг спросил:

– Детишек любишь?

– Люблю, Боря… А у тебя нет?

– У меня теща есть.

– Не понял.

– Теща, говорю, решает за жену, иметь ли ей детей…

– Чепуха какая-то. При чем тут теща?

– Черт ее знает при чем… Давай на посадку.

– Понял, на посадку.

Полет на устойчивость и управляемость самолета на предельно малых скоростях и больших углах к встречному потоку определяет поведение машины при выходе на критический угол атаки в той последней точке, перешагнув которую самолет или переваливается на нос, переходит в пике, или сваливается на крыло, на хвост, входит в штопор, в беспорядочное падение.

Испытания машины на большие углы считаются и сложными, и опасными. Как и величина критического угла, поведение самолета при выходе за критический угол не может с достаточной точностью быть предсказано инженерами после продувок самолета в аэродинамической трубе. В определенной мере это постоянное неизвестное каждой опытной машины.

В полетном листе снова значились только две фамилии: Лютров и Извольский.

Сгущавшиеся было с утра облака стали расползаться, и после полудня небо почти очистилось.

Они набрали высоту и некоторое время шли на малой скорости.

– Шасси, Витюль…

Извольский выпустил шасси и закрылки.

– Начинаю режим.

Лютров принялся понемногу брать штурвал на себя, скорость все больше затормаживалась, а «девятка» все больше вздыбливалась. 12… 16… 18 градусов.

Слишком поздно Лютров понял, что упустил момент, до которого машина оставалась управляемой… Несмотря на резкую дачу штурвала «от себя», угол атаки продолжал расти: 20, 25, 28… Скорость упала до нуля. Так и должно было случиться. В силу закономерностей аэродинамической компоновки «девятки», с потерей полетной скорости машину как бы подхватывает, и она перестает слушаться рулей.

«Девятка» падала с одновременным вращением влево. Плоский штопор. Лютров хорошо знал, что «С-14» не поддается обычному способу вывода машин из штопора. Единственная надежда – противоштопорный парашют.

– Сильный рост температуры в двигателях, я выключаю, – сказал Витюлька.

– Парашют! Выпускай парашют!

– Понял!

– Продублируй выпуск аварийно!

Скорость падения машины дошла до восьмидесяти метров в секунду. 4000… 3000 метров. Скоро высота, на которой им предписывалось покидать машину.

Лютров ждал. Сознание невозможности оставить самолет, от которого зависело столь многое, удерживало на борту не только его самого, но и принуждало держать Извольского. Одному не справиться, если все-таки сработает уложенный в хвостовой части фюзеляжа противоштопорный парашют.

Витюлька несколько раз косился на Лютрова, словно пытался дать понять, что верить в парашют в этих условиях бесполезно.

Лютров знал не хуже Извольского, что парашют предназначен для выпуска перед угрозой сваливания, когда еще есть полетная скорость, вот тогда он сработает, и в момент раскрытия сильным толчком переведет самолет кабинами вниз… А сейчас – штопор, падение… «Да, Витюль, падаем! Я даже не знаю, сможет ли парашют вырваться из контейнера. И вообще, будет ли толк от того, что он раскроется. Но нам никак нельзя бросать машину, ни тебе, ни мне…»

Все это единым дыханием пронеслось в голове, и подумать о чем-то еще не было времени, потому что секундной стрелке оставалось пройти всего лишь треть циферблата… И земля! «Неужели не выйдет?»

– Труба нам, Леша, – сказал Извольский.

«Ждать. Еще… Еще… Высота? 2500… Ждать». Напряжение нервов достигло предела. Лютрову казалось, что это не самолет, а он один ищет опоры для толчка в смертельном водовороте.

– Леша!..

«Девятка» делает небольшой, но ощутимый рывок, нос переползает из пустоты неба к заснеженной земле. Есть. Этого достаточно.

– Двигатели!.. Бросай парашют!

Белое облачко повисает позади самолета. Извольский вывел двигатели на максимальные обороты, убрал посадочную механизацию. И посмотрел на Лютрова.

– Добро, Витюль!

Только бы хватило высоты для разгона. Когда скорость приблизилась к четыремстам километрам, Лютров плавно перевел машину в горизонтальный полет.

Они еще немного помолчали, точно не верили, что летят, а не падают. Высотомер показывал 1800 метров. За сорок пять секунд они потеряли четыре километра высоты.

– Леш?

– Ау?

– А я думал – труба.

– И я думал.

– Ну и состояние, я тебе доложу, а?.. Заметил, какая была скорость падения?

– Восемьдесят метров?

– Восемьдесят метров. А?.. Ну и карусель… Но мы молодцы, чтоб мне так жить! Гляжу, ты как в столбняке, и говорю сам себе: не рыпайся, Лешка больше дров наломает. Ха, ха!.. Нет, мы молодцы!.. Не поверят, а?