«Зайцем» на Парнас - Виктор Федорович Авдеев

ее у клуба побили, оба с тракторного. Того, с кем танцевать не схотела, Митей зовут, а товарища его забыла как. Крановщица-то не из нашего города. Откуда-то с Дона, приезжая. Гордячка. Собирается в институт поступать. Говорят, ходила на ребят прокурору жаловаться. Ну и зададут ей теперь!

— Опять бить хотят? — быстро спросил Юрий, забыв, что почему-то решил скрыть свой интерес к Ксении.

— Передавали наши девчонки: грозились. И поделом, — с убеждением продолжала Антонина. — Не заносись, сдержи характер. Ее немного поучили, а она в принцип ударилась.

Юрий покосился на Антонину с тягостным недоумением: осуждать избитую девушку? Это же поощрять хулиганство!

— Укорот им надо сделать, — решительно сказал он, чуть ли не в первый раз не соглашаясь с мнением Антонины.

— Кому? — спросила она. — А! Ребятам с тракторного? Ну, там без нас разберутся.

Для Антонины все, что не касалось ее самой, семьи, станка, работы, не представляло длительного интереса. Вообще в доме Полькиных часто можно было услышать: «Это не наше дело». Или: «Чего за людей голову ломать? Чья забота, те и разберутся». Когда Юрию приходилось бывать с Антониной на докладе, глаза у нее краснели, она судорожно зевала в руку, смущенно оправдываясь: «Вчера с мамой фасоль перебирали, не выспалась». Но стоило начаться художественной части, оживлялась, а потом хоть до утра могла танцевать.

По притрушенному снегом тротуару, бледно желтевшему от свежих следов, они дошли до переулка. Здесь их пути расходились.

— К нам? — искушающе спросила Антонина.

Последний месяц Юрий часто ходил к Полькиным: они с Антониной уже открыто говорили, что поженятся. Собирался он идти и сегодня, да вдруг, сам не зная почему, заколебался.

— Транзистор у меня барахлит. Собирался покопаться.

— Еще чего выдумал! Хватит выдумывать, хватит. Мать пирогов с грибами напекла, наливочка есть. А потом я тебе чего покажу-то, не угадаешь!

Не слушая возражений Юрия, она потянула его через сосняк на свою улицу.

Поселок Нововербовского завода был выстроен прямо в бору. Ровно тянулись пятиэтажные дома улиц, нарядные чугунные столбы фонарей, магазины с высокими зеркальными витринами. Во всех дворах остались невырубленные сосны, иногда они перелесками врывались в чистенький центр, и сквозь лиловые стволы, зеленые лапы весело проступали коттеджи под оранжевой черепицей. Пение зябликов, синиц заглушало деловитое фырканье автобусов, пробегавших по мостовой, звонки трамваев. К запахам бензина, заводского дыма примешивался слабый запах хвои.

Полькины занимали двадцатишестиметровую комнату в общей квартире. Комната, несмотря на большой размер, казалась тесной от заполнявшей ее мебели. Двери пузатого шифоньера с трудом закрывались, — казалось, их распирала повешенная одежда. Из ящиков объемистого комода вылезало белье, словно он был не в силах вместить то добро, которое в него запрятали. Плащ, костюмы выглядывали и со стены, завешенные чистой простыней. На полочке клеенчатого дивана с высокой спинкой в ряд выстроились семь белых слоников один другого меньше — для счастья. Окна украшали розовые кружевные занавесочки, кружевная накидка покрывала пышное бордовое одеяло на двухспальной никелированной кровати. Всюду лежали вышитые шелком салфеточки.

Мать Антонины, пышногрудая, молодящаяся женщина, что-то строчила на ножной машинке.

— Мы обедать, — с порога весело заявила ей дочь.

— Вовремя, вовремя, — запела Олимпиада Васильевна, мельком, с неискренней приветливостью глянув на Юрия. Она недолюбливала его за угловатость, молчаливость и считала, что «парень далеко не пойдет». Ей казалось, что дочка ее поторопилась с выбором. Такого ли жениха она стоит?

— Садись, Юрий, к столу, — басом загудел хозяин квартиры.

Глава семьи Никанор Спиридонович относился к будущему зятю благодушно. Здоровенный, с большими длинными руками и круглой головкой, стриженной под бокс, он к пятидесяти годам погрузнел, ссутулился, но выглядел таким же крепким, лишь залоснился большой нос, словно смазанный машинным маслом, да потемнела, продубилась кожа. Никанор Спиридонович был немногословен, любил готовить настойки из ягоды и охотно угощал ими гостей. Вернувшись с металлургического завода, где работал прокатчиком, он плотно обедал и принимался делать по хозяйству то, что велела жена: с весны каждый день уезжал в сад за городом, у реки, возился с яблонями, крыжовником, помидорами. Лишь изредка, выпив лишнее, или, как он говорил, «завысив градус», показывал, кто хозяин в доме. Требуя вина, Никанор Спиридонович стукал по столу кулачищем: «Я — сказал!» Зная характер мужа, Олимпиада Васильевна не прекословила ему, мог бы отшвырнуть, как кошку. Утихомирить его могла одна дочь.

— Новую четверть почал, — сказал он Юрию. — На черной смороде настаивал. Отведаем, что получилось.

И, достав из буфета графинчик, он отправился в кладовую за наливкой.

Пока мать накрывала на стол, Антонина поманила жениха к шифоньеру, открыла нижний ящик, туго набитый добром.

— Посмотри, какую сделали покупку.

Она достала тяжелый отрез букле темно-вишневого цвета.

— У мамы знакомый закройщик в мастерской, пальто сошьют безо всякой очереди. Придется, конечно, дать на литровку. Воротник подберу из норки. Хочу модное, шалью. Хороша будет обнова?

— У тебя же и так вон какое пальто!

— Ну и что?

И назидательно, как маленькому, пояснила:

— Справная вещь завсегда пригодится в доме. Иль на сберкнижку копить? Объявят на деньги реформу, они и упали в цене, а материал себя никогда не уронит. Понял, дурачок? Твоя женка будет понарядней какой инженерши. Пускай все завидуют.

Антонина прижалась к Юрию грудью, обожгла поцелуем. Он улыбнулся: очень уж Антонина была счастлива своей покупкой. На заводе она всегда перевыполняла норму, была на хорошем счету и много зарабатывала. У нее было с полдюжины шерстяных платьев, три пары модельных туфель. Правда, и отец помогал своей единственной и любимой дочке и мать: в семье работали все трое. Вообще дом Полькиных — полная чаша. Каких вон только закусок на столе нет: и свиной окорочок — сами коптили; и грибки маринованные — сами солили; и моченые яблоки — из своих бочек достали.

Когда уже сели за стол и выпили по рюмке черно-смородинной, Олимпиада Васильевна спросила:

— Как, Юра, ваш дом? Скоро сдают?

Юрию должны были дать комнату в четырехэтажном отстраивающемся доме у реки. Антонина настояла, чтобы свадьбу непременно справляли в новой квартире. Она усиленно готовила приданое, заставляла и жениха копить на меблировку. «Мы сразу должны жить, как люди», — говорила она. Счастливый Юрий был рад ей во всем подчиняться.

— Обещали к маю вселить, — ответил он.

Никанор Спиридонович пошевелил бровями, налил из графина по второй.

— За это стоит.

Все, улыбаясь, чокнулись.

— Дети, они теперь какие пошли? — продолжал Никанор Спиридонович, по обыкновению от натуги морща низкий коричневый лоб, не сразу подбирая слова. — Они, дети стало быть, норовят отделиться от родителей. Мы не противники. Живите своей квартиркой. При социализме вам ордер на комнатку, а дальше продвинемся… примерно к построению общества —