Знак Десяти - Хосе Карлос Сомоса

кровать, – но она могла вернуться и привести подкрепление, поэтому мне приходилось торопиться.

Под коллекцией стихотворений, уложенных в пачки согласно датам, надписанным убористым почерком Мэри (эта школьная каллиграфия началась три года назад), обнаружились еще и записки, датированные с такой же аккуратностью. Я надеялась, что это будут последние записки странного содержания, но, когда я пробежала их глазами (записок было совсем немного), выяснилось, что все они старые. Читать эти послания было как заглядывать в замочную скважину спальни: «Я вас обожаю! Это вам известно, не будьте жестокой. Сегодня ночью я видел вас во сне». Встречались записи и попроще: «Уделите мне минуточку? Я нажалуюсь доктору Понсонби, если вы ко мне не зайдете». Я была уверена, что Мэри уничтожила большинство таких посланий, включая и самые последние. Я представила, как Мэри сжигает их и мечтает, чтобы вместе с дымом улетучилось и ее чувство вины: ведь она ошибочно решила, что Арбунтот таким образом снова стремится привлечь ее внимание.

Я поняла, что Мэри Брэддок разрывалась между чувством долга и желанием, чтобы все сложилось совершенно по-другому. Но как по-другому? Да неужто Мэри Брэддок была способна удовлетворить чаяния Арбунтота? Ведь то были чаяния безнравственного мужчины! Морального вырожденца. Во что была влюблена Мэри Брэддок – в эти письма или в их автора?

Ответы на эти вопросы умерли вместе с Мэри. Остались только листочки с сердечками и комплиментами. Быть может, Арбунтот ей нравился – почему бы и нет? Эта густая копна черных волос, безусое смуглое лицо, мефистофелевский облик, пальцы с длинными ногтями. Возможно, это лицо навещало Мэри в ее снах. И Мэри приходилось со всем этим жить, удерживая свои желания на поводке, пока она, себе на беду, не поняла, что эта борьба с самой собой заставила ее пренебрегать призывами Арбунтота, позабыть, что она – единственный во всем Кларендоне человек, к которому несчастный Арбунтот мог обратиться за помощью. Мэри его любила, но запретила себе эту любовь, и это в итоге обрекло Арбунтота на смерть. Вот они, наши желания, такие изменчивые и противоречивые.

Мне стали понятны душевные муки последних дней Мэри Брэддок, смысл ее ночных прогулок вдоль моря и помощи беглому сокровищу.

Всё, кроме ее смерти.

На дне ящика как будто прятался еще один листок, и он выглядел как новый.

Мэри датировала его недавним числом: за два дня до смерти, когда она уже пребывала в своем персональном аду и пыталась искупить вину по ночам, доставляя Элли необходимые вещи.

Запись напоминала список действующих лиц из театральной программки.

А после этого необычного перечня была приписка рукою Брэддок, и рука эта заметно дрожала.

Должна признаться, что сначала я замотала головой – что еще за глупости! Бедная Мэри, как же ей хотелось переложить на вновь прибывших ответственность за свое личное горе!

А потом я задумалась.

За видимой простотой этой мысли было что-то еще.

Глупости?

Может быть, и нет.

3

Я поставила фальшивое дно на место, уложила бумаги обратно в ящик и вышла из комнаты Мэри, держа ящик под мышкой – прежде удостоверившись, что в коридоре никого нет.

Мне очень не нравилось то, что я собиралась сделать, но другого выхода я не видела. Мясники, братья Мэри, не имели никаких прав на эту часть ее жизни. Что же касается мистера Арбунтота, он, без сомнения, был бы счастлив узнать, что Мэри хранила его стихи, но теперь, когда он умер, проверить это не было никакой возможности. А я не допущу, чтобы о моей подруге ходили грязные слухи.

Вернувшись к себе, я открыла заслонку в маленькой печке.

У последователей моей веры нет зловещего чистилища, из которого мы могли бы освободить страждущие души, как делают это католики, поэтому я ограничилась мягкими словами и добрыми мыслями. Как будто мы с Мэри сейчас вместе и я ее утешаю. Утешать я умею, это правда. Это лучшее лекарство, которое у нас есть.

Стихотворения уходили одно за другим, сердечко за сердечком. Листок за листком.

Черт побери, Мэри, он был хороший поэт, и ты это знала. Ты не признавалась, что читала его стихи, потому что стыдилась, но теперь Господь очистил вашу любовь от безнравственности. Я ведь точно знаю: Лесли Арбунтот сейчас с тобой, он излечился от своей болезни и своих пороков. А его истинная сущность, лирический поэт, теперь поклоняется твоей истинной красоте.

Ящик я спрятала, надеясь как-нибудь от него избавиться в скором времени. Оставалась последняя записка, пламя которой до сих пор не отразилось в моих повлажневших глазах. В конце концов я сожгла и ее.

Эта запись уже сыграла свою роль. Ее воздействие на мое сознание было странным, но, кажется, действенным.

Виновными могут быть все. Никто не может быть виновен.

Точно ли две эти возможности несовместимы?

Мой пациент утверждает, что нет.

Мой пациент, который в то же время больше не является моим пациентом, – так будет точнее.

Вот о чем я думала в коридоре для пансионеров; я даже напрягла слух, чтобы услышать новый голос – определенно моложе, чем у меня, – голос моей сменщицы.

Но услышала я совсем другое – странные всхрапывания посреди разговора.

Когда я подошла к двери, я расслышала точнее: это было хрюканье.

4

– Доброе утро, мисс Мак-Кари. – Доктор Дойл вежливо поднялся мне навстречу.

Но я смотрела не на него. Я смотрела на это другое.

– Не беспокойтесь, мисс Мак-Кари, служанки обо мне уже позаботились. – Человек в кресле совмещал разговор с завтраком. – С величайшим удовольствием представляю вам мисс Понс. Мисс Понс крайне недоверчиво относится к незнакомцам, но, я уверен, вы сумеете поладить. У вас немало общего – например, чувство юмора.

Она была маленькая и до невероятия уродливая. У нее было шарообразное тело, коричневая шкура с темными пятнами, короткие лапы, крошечный хвостик, а уж морда – такой я не видела не то что ни у одной собаки (даже у бульдогов, на которых мисс Понс походила больше всего), но даже, стыдно признаться, мало у кого из людей: морда была круглая, черная, нос пуговкой, глазки выражали смесь беспокойства и безумия. Ноздри были как угольно-черные точки посреди этой морщинистой маски.

– Что это? – спросила я.

– Собака, – ответил мистер Икс и набросился на яичницу.

– Один из моих пациентов переезжает, он не смог взять собаку с собой, – пояснил Дойл. – Он собирался от нее избавиться. Я рассказал об этом мистеру Икс, и тот решил завести питомца. Я полностью одобряю это решение, не