Страна клыков и когтей - Джон Маркс

Остин снова притянул меня к себе, почти давя цветы. Его била дрожь. И тут я поняла, что моего чудесного Иэна тоже больше нет. Остину даже незачем было говорить это вслух. «Все уничтожено», — подумала я. В голову шли другие, более мрачные, более гневные мысли. Слезы катились у меня по щекам, и отец пришел в ярость.

— Нашел время ей говорить, — пробормотал он достаточно громко, чтобы мы услышали.

— А когда, на ваш взгляд, будет подходящее время? — парировал Остин.

— Как это случилось? — спросила я, готовясь услышать первые новости о Торгу. — Когда?

— Сразу после вашего отъезда. Мы думаем, это какой-то вирус.

Остин снова отвел взгляд. Мама поблагодарила его за цветы, и мы вышли на тротуар, где ждала машина. Остин шепнул что-то маме, а после отвесил свой фирменный полупоклон и удалился.

Вдруг мама повернулась ко мне.

— На твоем месте я бы хотела, — сказала она.

— Что?

— Твой отец против, но я с ним не согласна. Я бы хотела знать.

— Тогда скажи.

Сестра заплакала. Отец сжал кулаки.

— Черт побери, Мэри…

— Твой жених пытался покончить жизнь самоубийством.

Я почувствовала, как цветы выскальзывают у меня из пальцев и рассыпаются по земле у моих ног.

38

Роберт жив. Он дома, ждет меня. Меня сковал глубокий ужас. А с ним пришла ярость. Ничего не кончилось. Мои тайны жгли как раны.

В машине по дороге домой мама осторожно объяснила случившееся. Он пошел в мой офис и в приступе отчаяния перерезал себе вены. Охранник на двадцатом этаже, Менард Гриффит, успел его найти и спас ему жизнь. Выздоровление было тяжелым, но он оправился достаточно, чтобы его выписали из больницы. Вот уже две недели он ходит на костылях, но отказывается лежать в кровати. В ресторан и обратно его возят на машине, и он даже начал встречаться с архитектором по поводу чертежей для новой пекарни в Бруклине. В аэропорт он не поехал по просьбе моей матери. Она боялась, что вид его повязок и костылей окажется для меня слишком тяжким ударом.

Как и было запланировано, меня отвезли прямо к нему и там оставили. Он открыл дверь квартиры, глаза у него сияли. Я упала ему в объятия, и он поцеловал меня в ухо. Мы не произнесли ни слова. Он открыл бутылку вина и приготовил французский пирог с заварным кремом и ягодами. Из магнитофона негромко лилась мелодия Гершвина. Мы ели и пили, а с улицы просачивались звуки сирен. Я изголодалась и была слаба. Он убрал тарелки, и мы устроились на кушетке — все еще молча.

— Извини, — наконец сказал он.

— И ты меня.

— Нереальным все кажется, а? Вообще все.

Я не могла ему рассказать. Не могла освободиться от моей ноши.

— Давай на мгновение притворимся, будто ничего не было. Ты только что сделал мне предложение, и я согласилась.

Он сжал меня в объятиях и тут же охнул от боли. На одной из повязок проступило пятнышко крови. Я отпрянула. Соскочила с дивана.

— Что? — удивился он. — Это же пустяки.

Я закрыла глаза руками, стараясь остановить слезы. Он потянулся ко мне, но я затрясла головой. Я убежала в ванную, и вино и пирог отправились в унитаз. Он позвал меня, но я отказалась выходить. Шли минуты. Я пристально смотрела в свое перекошенное лицо и выплевывала зеркалу оскорбления:

— Ах ты сука! — кричала я. — Дрянь!

Когда я вышла, он сидел на кушетке, лицо у него с каждой секундой становилось все жестче. Он начал понимать правду. Его испытующий взгляд я чувствовала мозгом, в нем были вопросы столь же четкие и ясные, как неумолчное бормотание названий. Торгу пульсировал у меня в голове, как огонь на маяке. Сам не зная доподлинно почему, Роберт усомнился во мне. Он сомневался, действительно ли я вернулась, и был прав. Мы оба играли в нормальность. Той ночью я осталась с ним, мы поцеловались, но я сразу поняла, что на большее он не настроен. Впрочем, и я тоже. Мы спали одетые на кровати. Он задал несколько тактичных вопросов о том, что со мной случилось, и уловил мою неловкость. Я не знала, что ответить, и он сдался. В повисшей между нами тишине, в стуке по стеклам весеннего дождя я чувствовала, как ускользают минуты отмеренной нам любви.

На следующее утро мы недолго поговорили, пока он пек лимонные оладьи и помешивал теплый малиновый соус.

— Можешь пожить какое-то время у меня, — сказал он от плиты, — если хочешь.

Я мелкими глотками пила кофе.

— Спасибо. Нет.

— Я серьезно. Я… я был бы рад. — Он повернулся. — Это нам обоим будет на пользу.

— Нет, Роберт.

Мои слова его ранили, и мне стало его жаль. Он снова отвернулся к плите.

— Я не позволю тебе снова от меня ускользнуть.

— Нет, милый. Я просто хотела сказать, что мне понадобится время.

Не поворачиваясь, он кивнул.

— И каким долгим оно будет? Ты говоришь про неделю, месяц, год? Что-то в тебе изменилось.

— И ты понял?

— Ты другая.

— Тогда зачем я тебе, если я другая?

Он помешивал малиновый соус, переворачивал блинчики.

— Я не позволю тебе снова от меня ускользнуть, — повторил он, словно говорил сам с собой.

Я вернулась в свою квартиру — словно вошла в музей девушки, которую я когда-то знала. У одежды в шкафах был чужой запах. Мама поставила в комнате свежие цветы и набила холодильник здоровой пищей. Я все выбросила. Через неделю родители и сестра уехали домой, и я стала предоставлена самой себе.

Шли дни. Я избегала бывших друзей и мест, где была завсегдатаем. Мне казалось, они истончились до бумаги, превратились в мусор, годный лишь для костра. Я бродила по городу, выискивая знаки Торгу. Ко мне вернулись силы. Я ходила к мясникам и фунтами покупала сырое мясо. Часто звонил Остин, спрашивал о моем самочувствии. Что я ем? Занимаюсь ли спортом? Поначалу он о работе не заговаривал, но постепенно стал упоминать, что на двадцатом этаже были бы счастливы меня видеть. Я ему не поверила.

Я несколько раз звонила Стиму на работу, но никто не снимал трубку. Я встречалась за ленчами с Остином, но тот не отвечал на вопросы о нем.

Звонили и заходили полицейские и прочие представители властей, и я высидела несколько дружеских допросов. Кажется, в таких бесконечных разговорах прошла большая часть марта. Они хотели знать, правда ли я видела Йона Торгу? Смогла ли я доподлинно установить его личность? Видела ли его документы? Что-нибудь официальное? Мы снова и снова разбирали описание его внешности. Я видела их скептические лица. Большинство не верило, что я действительно видела реального Торгу. Их вопросы указывали, что у них зародилась и уже разрастается теория, будто я попала в лапы местного садиста, который играл выгодную ему роль, пока я не оказалась в его власти. Психиатры подтвердили, что я перенесла травму. Врачи меня осмотрели и — вполне оправданно — пришли к выводу, что меня не изнасиловали. Никто не верил мне, когда я говорила, что Торгу уже здесь. Никто даже глазом не моргнул. Никто не упоминал Клементину Спенс. Они считали происшедшее со мной странным отвлекающим маневром.