Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Впрочем, дипломаты продолжали друг с другом раскланиваться, но в разговор между собой не вступали. Последнее не всегда можно было выполнить. Как-то Соловьёв сидел и обедал за столом в клубе, и тут за соседний столик присел австрийский посол Фюрстенберг. Австриец завёл с Соловьёвым разговор, совсем не отвечать было бы невежливо, и пришлось отвечать односложно. При этом мысли русского дипломата были заняты лишь одним: как бы рядом не оказались французские коллеги и не уличили бы своего союзника в предательстве союзнического долга. Кто-то предложил остроумное замечание, что союзники в нейтральных странах так усердно следят друг за другом, что им не остаётся времени на то, чтобы следить за немцами. После вступления в войну Италии и Португалии на стороне Антанты немецкие дипломаты в Мадриде оказались полностью отрезанными от своего Центра, и последние годы войны они получали инструкции, доставляемые подводными лодками.

На Испанию с обеих сторон оказывали усиленное давление, побуждая её вступить в общую кровавую бойню. Германия обещала испанцам за это вернуть Гибралтар, часть Марокко и даже часть французской территории. Королевский двор оказался расколотым на два лагеря: королева-мать Испании как австрийка симпатизировала центральным державам, в то время как жена короля Альфонса, королева Виктория, англичанка, была настроена в пользу Антанты. Альфонс лавировал между матерью и женой и выступал перед воюющими державами с разными посредническими инициативами.

Несмотря на войну, русская миссия пыталась продолжать нормальную дипломатическую жизнь. В начале 1915 года Соловьёв отправился на три недели в инспекционную поездку по Испании с целью ознакомления с работой почётных консульств. Предварительно он заехал в Барселону проконсультироваться с князем Гагариным, курировавшим эту сферу дипломатической деятельности, а потом проехался по всей Испании, заехал в Гибралтар и заглянул даже в Танжер. Весной Соловьёву дали отпуск, и он поехал домой в Россию повидаться с семьёй и отдохнуть от жаркого Мадрида, с надеждой никогда больше туда не возвращаться. На сей раз он решил добираться до России южным путём — через Италию, Грецию. Сербию, Болгарию и Румынию. Отбыв положенный отпуск, он снова вернулся в Испанию — тем же северным путём, что и в первый раз.

В Мадриде он нашёл посла Будберга совершенно больным. Посол пребывал в мрачном настроении и постоянно повторял: «Всё рушится». Впрочем, он продолжал скрупулёзно выполнять свои обязанности и поддерживать тесный контакт с союзными послами, которых становилось всё больше по мере вступления в войну новых стран. Так, при согласовании какого-то очередного общего шага в русском посольстве собрались уже 11 послов и посланников.

В начале февраля 1916 года из Петербурга пришла телеграмма об увольнении Будберга с должности посла в связи с назначением его сенатором. Фактически это было почётное удаление на пенсию. Петербург предписывал запросить согласие испанского правительства на приём нового посла — посланника в Брюсселе князя Кудашева, свояка Извольского (они оба были женаты на сестрах). Барон очень переживал свою отставку, потому что рассчитывал стать не сенатором, а членом Государственного совета. В течение нескольких дней он не выходил из комнаты, скрывая свою отставку от коллег как какой-то позор, а потом вовсе заболел и слёг. Позвали местного профессора-врача, тот поставил мрачный диагноз. Будберг скоро впал в бессознательное состояние и перестал узнавать людей. Через два дня посла не стало. Его последними словами было обращение к Соловьёву с вопросом, почему тот не получил место посланника в Норвегии как один из самых старших советников Министерства иностранных дел (Будберг ошибался, замечает Соловьёв. Он получил ранг советника совсем недавно — в 1913 году, хотя его рабочий стаж и в самом деле был солидным).

Через час после смерти барона с соболезнованиями прибыл генерал-адъютант короля и первый министр Романонес. Посольство посетили большинство послов и папский нунций монсеньор Рагонези (в похоронах нунций не участвовал, потому что Будберг не был католиком). Неожиданно появился князь Фюрстенберг с супругой, они попросили разрешения отдать последнюю дань телу их друга барона Будберга. Соловьёв был вынужден допустить их к гробу в надежде, что присутствовавший в посольстве Романонес не накляузничает об этом французскому послу. Тот бы такого скандала не простил.

Юрий Яковлевич в который раз взял в свои руки управление посольством и организацию похорон посла. Единственный лютеранский пастор в Мадриде был в германском посольстве, но обращаться к нему было конечно же невозможно. Бельгийский поверенный в делах порекомендовал отпевать Будберга в церкви английского посольства, что и было исполнено.

Хотя перед смертью Будберг уже был уволен в отставку и фактически послом не являлся, король Альфонс отдал ему все почести, полагавшиеся при похоронах иностранного посла. По своему рангу Будберг был приравнен к званию генерал-капитана, а потому в похоронах принял участие весь мадридский гарнизон. В полдень был произведён орудийный салют. Тело посла везли на лафете, за которым шли инфант дон Карлос, все придворные, министры, а также союзный и нейтральный дипкорпус. При определении места в процессии для дона Карлоса возникло затруднение: по испанскому протоколу он должен был идти за гробом между поверенным в делах и членами семьи покойного. Будберг умер в одиночестве, и никого из близких рядом не было. Место членов семьи занял его старый друг князь Гагарин, благо среди родственников покойного числилась супруга генерального консула княгиня Гагарина. Пока Соловьёв и дон Карлос стояли у гроба, мимо церемониальным маршем проходил мадридский гарнизон.

Тело барона предавали земле на специальном кладбище для иноверцев, католикам на его территорию входить было строго запрещено, так что рядом с могилой покойного в последнюю минуту никого из официальных испанских лиц не оказалось. Да и русские были представлены только дипломатами. Несколько позже в посольство с острова Ивиса (Балеарские острова) от неизвестной женщины пришло письмо, написанное по-русски, но подписанное испанским именем. В письмо было вложено пять песет, отправительница просила купить на них букетик фиалок и положить их на гроб посла. В письме она также рассказала, что каждую неделю носит цветы на могилу двух русских матросов, случайно похороненных на острове. Позже выяснилось, что это была дочь известного русского писателя Данилевского, вышедшая замуж за испанского офицера, служившего на Балеарских островах.

Соловьёв обратился в Центр с предложением от имени правительства России поблагодарить короля Альфонса за отданные им чрезвычайные почести барону Будбергу и с разрешения Николая II попросил аудиенцию у Альфонса XIII. Король любезно согласился принять русского временного поверенного, они сидели в небольшом кабинете, король вёл себя свободно и непринуждённо, угощал дипломата папиросами и сам зажигал их. Выкурив папиросу, Соловьёв обнаружил, что пепельницы не было, и тогда Альфонс предложил бросить окурок на пол. Соловьёв этого делать не стал и положил окурок на пьедестал стоявшей рядом статуи. Трудно сказать, что было меньшим злом с точки зрения этикета: мусорить на пол или «украшать» мусором статую. Главное, конечно, было то, что всё делалось с разрешения хозяина кабинета и что окурок не прожёг дорогого ковра.

Во время беседы король вспомнил, что Соловьёв некоторое время тому назад обращался к его секретарю за справкой относительно присылки сведений о доходах с его польского имения, оказавшегося в руках немцев, и предложил ему обратиться за помощью в испанское консульство в Варшаве, защищавшее там русские интересы. Дипломат вежливо отказался, понимая, что не пристало решать свои частные дела с помощью иностранного государства. Нужно заметить, что Альфонс и его секретариат много хорошего сделали для русских военнопленных, в том числе по части облегчения их положения и в смысле обмена, и всю войну король Испании вёл обширную переписку с их родственниками в России.

Соловьёв приводит один показательный эпизод, в котором Альфонс XIII для спасения жизни русского подданного использовал свои родственные связи с венским двором. Нашего православного священника Рыжкова, сидевшего в плену в Праге, договорились обменять на львовского униата Шепетицкого, интернированного русскими властями за то, что тот вознёс молитву в храме в присутствии русского генерал-губернатора в честь австрийского императора Франца Иосифа. Шепетицкого отпустили, и он уже находился в Швеции, в то время как Рыжкова австрийцы решили предать смертной казни. Вмешался король Испании, он обратился к австрийскому императору Карлу, и Рыжков был помилован и отпущен в Россию. Иногда помощь короля выражалась в довольно своеобразной форме: узнав о том, что военнопленные его подшефного русского полка пользуются в Австрии некоторыми привилегиями по сравнению с остальными пленными, он обратился в русское посольство с просьбой предоставить аналогичные условия пленным из его подшефных германского и австрийского полков.