Коронованный лев - Вера Космолинская

Я подумал об упадке не только в шутку, но и машинально — как об абстракции, в ожидании трагедии, до которой тут осталось лишь девять дней. Почему же мне понадобилось самому себе возражать? Это ничего не значило, ассоциация могла быть любой. Скажем, извержение Везувия тоже произошло двадцать четвертого августа, — вспомнил я вдруг и снова немного опешил — да разве я хоть когда-то это помнил?.. В растерянности, я надкусил перепелиное крылышко. Чертовски странные мысли лезли в голову.

Я с некоторым усилием вернулся в настоящее время. Пылали свечи, расплавлявшие сумерки. Звенело мирное серебро.

— Ну что я могу сказать… — говорил Готье. — Праздник праздником, а только не так уж все весело в старом добром Париже. Похоже, грядут немалые беспорядки.

— Да какие там беспорядки! — жизнерадостно пренебрежительно отмахивался Лигоньяж. — Смуты и рождаются и тонут в вине! — Совсем недавно я это уже слышал… — In vino veritas! Таковы уж все праздники! — и подмигнув, он опрокинул в себя бокал и принялся искать на столе новую, еще не опустошенную бутылку.

— Главное, чтобы хватило вина, — буркнул Готье, критически наблюдая за его поисками. — А то, кто знает…

— Жанна знает! — радостно воскликнул Лигоньяж, весело хохотнув. — Но не говорит, значит, будет все спокойно… — Лигоньяж запоздало поперхнулся, закашлялся и затравленно огляделся. — Но ведь правда, она ничего не говорила о беспорядках! Ведь верно?

Жанна молчала. Из нее теперь было слова не вытянуть. После слов Лигоньяжа она лишь почти машинально покачала головой. Означало ли это, что она просто этого не знала, или, все-таки, что не будет никакого «спокойно»?

— А как насчет войны во Фландрии? — осторожно спросил Готье. — Грядущих кровопролитий? Может быть, даже не дожидаясь Фландрии?..

— Не надо… — начал было я.

— Типун вам на язык! — беспечно перебил Лигоньяж с набитым ртом.

— Вот именно! — с готовностью поддакнул малыш д’Авер.

— Эх, д’Аржеар, — вздохнул Бертран, сокрушенно качая головой. — И охота вам беспокоиться из-за таких пустяков? В конце концов, воюем не в первый раз и, дай бог, не в последний. А что не все гладко и радужно — так это яснее ясного! Как же еще могло быть? Конечно, все сперва трудно.

— Дай бог, — серьезно промолвил Готье. — Просто мы пробыли здесь на несколько дней дольше, и нам понравилось не все из того, что мы видели. Мы лишь хотим, чтобы вы были осторожней и не верили всему подряд.

— Ну конечно, мы будем осторожнее! — воскликнул Бертран, и в его глазах заблестело искреннее веселье. — Это же Париж! Старый добрый город мерзости и греха! — И мы невольно рассмеялись, вместе с ним и его друзьями.

— Не будете… — тихо и печально пробормотала рядом со мной Диана, заглушив свои слова краем серебряного кубка.

«Déjà entendu…»[13] — подумал я.

Домой, ввиду позднего часа, нас доставили в двух портшезах, в сопровождении слуг с факелами. Зарево от факелов золотило матерчатые стенки, через занавеси врывался свежий ночной воздух и немного копоти. Я отодвинул занавесь и поглядел в темноту, не обращая внимания на мечущиеся поблизости огненные блики. Город казался затаившимся черным сказочным чудовищем. Луна, приближающаяся к последней четверти, высвечивала его контуры сияющим серебром, река отсвечивала мерцающей ртутью.

— Что ты о ней думаешь? — тихо спросила Диана. Ее профиль тоже был очерчен серебряным сиянием.

— Я думаю, что она настоящая.

— У тебя и для этого есть объяснение?

— Она ничего не знает о том, что случится через неделю. Но на ее месте… неудивительно — мы нагоняли бы непонимание и ужас на всякого, кто вздумал бы присмотреться к нам пристальней обычного.

Диана недовольно вздохнула.

— Выходит, пристальней?

— А как еще назвать? Пристальней и — небезразличней. На кого мы все похожи? Ей не нужно знать, почему именно мы так себя чувствуем. Достаточно только уловить это беспокойство и беспокоиться самой. Конечно, это не слишком надежный способ, — я поднял руку и задумчиво посмотрел на собственные пальцы, — и не слишком порядочный, но я не удержался и испробовал метод «полиграфа»… Она переставала волноваться, думая просто о городе, о том, что нас не касалось. — Диана одарила меня на редкость странным взглядом. — И есть еще один, последний довод.

— Какой же?

— Мы еще живы.

Диана сдержанно прищурилась.

— Мы еще не дома.

— Стой! — развязно выкрикнул впереди чей-то голос, и носилки вздрогнули. — Кого несем? Каких-нибудь шлюшек? Пусть-ка покажутся! — слова сопровождались банальнейшим пьяным ржанием. Судя по разноголосице, человек десять.

— А я уж думал, мне надоело убивать… — пробормотал я, распахивая легкую дверцу одной рукой, а другой обнажая рапиру. Из второго портшеза в то же мгновение показался рассвирепевший Готье.

— Поль! — окликнула Диана, похоже, горя любопытством и детским боевым азартом. Я решительно закрыл дверцу, аккуратно вдвинув ею сестрицу обратно в портшез.

Раз мы сами открыли двери, слуги нерешительно поставили носилки на мостовую, оглядываясь на нас и дожидаясь распоряжений.

— Ух ты! — воскликнул кто-то надтреснуто, будто наступили на старый жестяной чайник. — Какие тут павлины водятся. А перышки у них золотые?

— А перышки у них стальные… — сказал я, разглядев впереди примерно с дюжину или чуть побольше пьяных идиотов, грозно размахивающих блещущими в темноте клинками и, похоже, парой пистолетов, вряд ли больше. Если они надеялись на взаимовыгодные переговоры с передачей им некоторых материальных ценностей, они сильно прогадали, это была не их ночь.

— Бери тех, что слева, — зачем-то уточнил Готье, и свирепо ринулся на толпу разгулявшихся пьяниц с их левого фланга. А я атаковал их правый фланг. Агрессоры бестолково сбились в кучу, спотыкаясь друг об дружку и бранясь на чем свет стоит. Раздались стоны и изумленные вскрики — мы с Готье не слишком зверствовали, все больше били по рукам или, хлесткими ударами по перекошенным физиономиям. А оттаптывали друг другу ноги, толкались и тыкали в своих же товарищей клинками они почти что и без нашей помощи. Слуги воодушевленно кинулись в бой за нами, колошматя нахалов палками.

Двое или трое уже пустились наутек, но это было еще не все — из-за углов подбежали приятелям на помощь еще несколько не слишком твердо держащихся на ногах персон, вернее, не совсем на помощь — игнорируя общую свалку, они поспешили прямиком к оставленным носилкам. Вот свинство…

— Я разберусь! — крикнул я Готье, и проткнув навылет плечо одного из толпящихся идиотов, швырнул его на руки подельникам, развернулся, догнал ближайшего в один скачок и отправил на мостовую, крепко треснув эфесом по затылку. А один из бандитов, проскочив из тени, в то же мгновение дернул дверцу портшеза Дианы. Я тут же увидел и саму Диану — она шагнула навстречу открывшему дверцу пьянчуге, презрительно уклонилась от его шпаги — вот подонок! — хотя, конечно, вряд ли он всерьез намеревался ее убить, и пьянчуга вдруг резко замер, отведя плечи назад, будто у него внезапно прорезались крылья. Я видел только, что Диана держит руку у его груди. Потом увидел, как ее глаза расширяются — похоже, этот процесс мог быть бесконечным, а губы округляются в беззвучном «о». Пьянчуга завалился на спину, а Диана отшатнулась, сев на пол портшеза — в руке она держала тонкий стилет.