Лесные твари - Андрей Плеханов

Сговорившись с подобными себе тремя лицами преступнаго толка, Шагаров сколотил разбойную ватагу и учал совершать налеты на лавки местных купцов, а скоро и добродетельный обыватели села Лыскова, что на другом берегу Волги, такоже стали страдать от его злостных деяний. При этом Федька совершенно не знал никакой доброты и совести и действовал самым жестоким образом, при этом надсмехаясь и над полицией, говоря, что полиция у нас на печи лежит и пятки себе чешет. Три дни назад, апрели четырнатцатаго, ворвался он со своими людишками конно и оружно в Лысково, и починил погром большой, и лавки ограбили крестьян Охлопкова и Евлампьева, и въехали в улицу, стреляя из своих оружий, и по дворам и хоромам стреляли ж, и убили до смерти крестьянина Тришку Баранова за то, что оный перечить им стал. При этом тако же сей Федька хвалился, что не человек он больше и что переселился в него дух шишиморы убитой, а потому ни пуле, ни сабле он более не доступен. И велел себя величать отныне Шишиморой.

Ваше благородие! Прошу отрядить мне десять конных стражников, а либо драгун для поимки онаго злостнаго преступника Федьки Шагарова Шишиморы и водворения его в острог. Необходимость в этом настоятельная совершенно очевидна...»

* * *

– Так-так, – произнес Демид и положил листок на стол. – Вот, значит, с кем я связался. Преступник злостный. Ну и как, поймали тебя тогда?

– Поймали. – Кикимора оскалил острые свои зубки. – В два счета поймали. Молодой я тогда был, глупый. И пошел я в каторгу. Да только пережил я всех этих... А бумажку энтую, которую ты сейчас читал, я в семнадцатом году выловил. Когда архивы полицейские громили. Так, просто антиресно было про себя почитать. Там про меня такая папка пухлая была – куда там остальным!

– Так кто же ты все-таки? Человек или бес?

– Кикимора я! – заявил Кикимора. – Кикимора самая что ни на есть чистая. Тварь лесная. Этот-то Федька Шагаров убил меня, стервец! Да только и я дух из него вышиб. Батюшка мой, старый морок болотный, не одну тысячу лет жил. Он искусен был во всякого рода волшебствах. Он меня этому заклинанию и научил. Вышиб я душу Федькину на тот свет да и занял его тело! Мое-то уже ни на что не годилось. Это ж надо – осиновым колом его проткнул! Сволочь такая!

– Ну и как тебе?

– Что?

– Человеком-то жить?

– Да как тебе сказать? – Кикимора поскреб пятерней в затылке. – Оно конечно, веселее, чем в болоте обитаться. Да только, вишь ты, из людей меня тоже никто своим не считает. Всяк, кто рожу мою в первый раз увидит, норовит перекреститься. И человек я лихой получился. Не могу по приличным законам жить. И пытался ведь. Да только ничего у меня не получается – душа-то болотная! Так и жить мне, видать, век в изгоях.

– А обратно вернуться в лес никогда не хотелось?

– Хотелось, конечно. – Кикимора грустно вздохнул. – Там я вроде как на своем месте был. Ты не подумай, что там, в лесу, жизнь совсем скучная. Лесные создания – они ведь не звери, друг дружку не жрут. Они Создателем поставлены, вроде бы как чтобы за природой следить, порядок поддерживать. И ведь ты не представляешь, Дема, какая благодать-то в лесе бывает, к утру, к примеру, когда роса выпадет. Ползешь себе по болоту, вокруг сыро, хорошо. Пузыречки булькают, лягушки квакают, комары звенят... Красота и эта, как ее там... гармония. И ты над всем этим хозяин.

– Так чего ж ты не вернешься?

– Как – вернешься?! В этом теле? – Кикимора повертел перед собой руками, разглядывая их с тоской и даже некоторым презрением. – Это ж человеческое тело. Слабое. В болоте долго не проживет. Заболеет и сдохнет. Куда мне тогда деваться? Нет уж, видать, судьба мне такая злосчастная – человеком горе мыкать.

– А как ты выглядел, когда был настоящей Шишиморой?

– Ну так... – Кикимора замялся. – Тебе бы не понравилось. У людей свое понятие об красоте.

– Ты один только такой на свете – лесной дух в человеческом обличье?

– Ну почему же? Бывает такое. Бывает. Раньше-то, лет пятьсот назад, когда на Лесных люди охотились, как на дьяволово племя, такое частенько было. Ты историю почитай. Там, поди, много рассказов, как бесы в человеков вселялись. Только тогда с такими людями не церемонились. Сжигали к чертовой матери. А теперича нас, Лесных, мало осталось. И переселяться-то в человеков особо некому. Да и надобности-то нет.

– Лека, – сказал Демид. – Вот кто меня интересует. Лека. Она – паранорм. Способности ее совершенно необычны, да только справиться она с ними не может. Она тоже немало куролесила в своей жизни. Может быть, тоже уже сидела бы в тюрьме или погибла даже, если бы я не взял ее под жесткий контроль. И она находится в постоянной депрессии. Это можно назвать даже раздвоением личности. В лес ее тянет. В лес...

– Правду хочешь? – Кикимора внимательно глядел на Демида, серьезен был необычно. – Не боишься, что правда-то тебе не понравится? Я ведь вижу, что любишь ты Леку. Может, лучше и не знать тебе ничего?

– Правды не существует, – сказал Демид. – Правда – понятие расплывчатое, эмоциями искаженное. Правда – она для каждого своя. Поэтому хрен с ней, с правдой. Для меня существует информация. И я уже знаю. Я собрал факты и сделал для себя вывод. Я уже владею этой информацией. Мне только нужно, чтобы ты подтвердил или опроверг ее.

– Подтверждаю. – Кикимора выглядел виновато, словно предавал своего лучшего друга. – Она – не человек. То есть тело-то, оно конечно, у нее человечье. Очень даже... – Кикимора едва не облизнулся. – А душа? Это Хаас Лекаэ. Белая Девушка. Хозяйка березовой рощи. Дриада.

– Подожди! – Дема лихорадочно налил себе полстакана водки, выпил без закуски, даже не сморщился. Не брала его сегодня водка. – Что-то здесь не так. Она ведь совсем не такая, как ты. Она ведь настоящий человек, моя Лека.

– Дак ведь и Белая Девушка – совсем не то, что я, Шишимора болотная, зубастая да злобная! Белая Девушка – существо благородное и доброе до невозможности. Через эту доброту и пострадала она. Когда девочка Ленка убилась в грозу до смерти, хотела ее Хаас Лекаэ спасти и прыгнула в нее. Да так и осталась там, в плену тела человеческого. Обратный путь-то совсем не так прост. К тому же девочка тогда совсем маленькая была. Выправилась быстро, воспитали ее как человека обнакновенного. Да только душа-то ее все равно не человеческая. Тоскует она! Домой просится. Вот так-то, друг мой ситный...

– Вернется когда-нибудь, как ты думаешь? – Дема подпер голову, смотрел грустно. Тоскливо ему было. Хоть и догадывался он обо всем, а все ж таки надежда была, что померещилось ему. – В лес свой вернется?

– Не знаю. – Кикимора хлюпнул носом. – Ей ведь препятствиев меньше, чем мне. Тело ей менять обратно не нужно. У дриад и так тело почти что человеческое. Да только ничего не знает Лека о своей истинной сущности. Догадывается, конечно. Но сознание ее сейчас затуманено, не отдает она себе отчета ни в чем. Как во сне живет – видишь, спит целыми днями. Лесные-то ей всей правды не сказали. Не успели. Карх на них напал.

– Ясно. – Демид встал и пошатнулся, едва не свалился. То ли поздно уже слишком было, то ли водка проклятая все-таки забрала. – В-все, К-кикимора. Спать я пошел. А то у меня мозги уже всм-мятку...

– Иди. – Кикимора махнул рукой. И остался на кухне – сидеть, подперев голову рукой, жизнь свою непутевую вспоминать. Спать ему не хотелось.

Кикимора был ночной тварью.

Глава 30

Что больше всего раздражало Антонова, это то, что его пасли. Вели за ним наблюдение. И даже не то раздражало, что пасли, это-то уж было само собой разумеющимся, с учетом сложившейся ситуации, а то, как это делалось.

Коряво это делалось. Порою ему хотелось резко развернуться, пойти навстречу топтуну, который уныло шлепал за ним вот уже километр по пустынной улице. Предложить ему, прячущему глаза парнишке, сигаретку. Покурить вдвоем. Сказать: «Слушай, сынок. Ты это иди домой. Чего зря время теряешь? Сегодня ничего интересного не будет. Когда соберусь вокзал взрывать, я тебя позову». Но вот как раз этого-то делать и нельзя было. То, что за ним следили так назойливо и глупо, говорило только об одном. Они еще не знали, что он действительно до сих пор был связан с Демидом Коробовым. И ему нужно было играть в эту игру. Хорошо играть. Показывать, что он, мол, знает, что его пасут, но ничего против этого не имеет, потому что скрывать ему, собственно говоря, нечего. И главное – уходя от наружки, делать это так, чтобы никто не догадался, что он скрылся специально. Это должно выглядеть как нечаянная потеря хвоста.

Это было противно – такая откровенная лажа. Но Антонов был профессионалом. В жизни ему приходилось заниматься не только военной медициной и посмертной экспертизой. Жизнь научила его очень многому. Он привык работать тщательно, профессионал Антонов. И сейчас он вел себя очень аккуратно, соразмеряя каждый шаг.

Коробов, конечно, таким профессионалом не был. Он вообще вел себя очень нагло, Дема Коробов. Глупо и необдуманно. Взбаламутил уже весь город, разъезжая на «Волге» по городу со своим корешем, вором-рецидивистом Шагаровым. Нашел тоже кого взять в приятели! Другой бы на его месте давно уже засыпался. Но Деме везло. Отчаянно как-то везло, против всех законов жизни и логики. Словно кто-то сверх за шиворот выдергивал его из кучи малы озверевших, мутузящих друг друга, стреляющих друг в друга тел. И именно это противоестественное везение озадачивало Антонова. Сверху у Демида был даже не ангел-хранитель. Это был кто-то выше ангела.