Неровный край ночи - Оливия Хоукер

монаха в нем, – когда он об этом задумывается. В ордене он был вполне удовлетворен той целомудренной жизнью, которую вел. Но теперь он понимает: так было лишь потому, что он не знал, чего теряет.

В эту ночь постель снова их, а дом тише, чем был когда-либо за последние несколько месяцев. Он кажется опустевшим, полым и ломким, как покинутая морская раковина. В своих ночных сорочках они залезают под теплое одеяло и вздыхают в унисон.

Элизабет смеется – это такой счастливый звук, так странно не сочетающийся с царящей вокруг меланхолией.

– Ты думаешь о том же, о чем и я?

– Сколько мы спали на полу? Два, три месяца?

– Примерно.

– Мне всегда казалось, что это самая обычная постель. Вполне годная, но ничего особенного. Сейчас мне кажется, что она мягкая, как облако.

Она перекатывается и устраивается у него на плече. У Антона перехватывает дыхание; она делала так лишь раз прежде, придвигалась так близко по собственной воле.

Она шепчет:

– Все-таки, это хорошая кровать.

Медленно, боясь, что она отпрянет или начнет обороняться, как испуганная птица, он тянется и кладет руку на плечо Элизабет. Через ткань ночной сорочки он ощущает тепло ее тела, и от нее пахнет розовым мылом фрау Горник. Элизабет не сопротивляется. Он скользит рукой немного ниже, чувствуя изящный изгиб ее ребер. Он наслаждается этим ощущением, ощущением, когда обнимаешь женщину, – он никогда и не думал, что сможет этим наслаждаться, никогда до сих пор. О, монахи и отшельники, самоотреченные священники. Если бы вы только знали!

Он спрашивает у нее:

– Как ты теперь, когда Горники уехали? Я понимаю, как сильно тебе нравилось заботиться об этой нуждающейся семье.

– Я лишь надеюсь, что дала Горникам больше счастья, чем получила от них. Если на то воля Божья.

– Так и было, дорогая. Я в этом уверен.

– Значит, со мной все будет в порядке.

Она медлит. Сверчки поют в тишине; где-то в сонном саду кричит ночная птица.

Она произносит с печальным смешком:

– Со мной все будет в порядке, когда я перестану переживать за них. Мы с фрау Горник пообещали друг другу писать каждую неделю. Мне только нужно дождаться, пока они устроятся, и тогда она пришлет мне адрес.

– С такими клятвами, которые вы друг другу дали, – говорит он, посмеиваясь, – почтальоны, которые носят корреспонденцию между нами и Кельном, я уверен, будут просто шататься под весом ваших писем.

От этой мысли она начинает хихикать. Это настолько девчачий звук, что он ошарашивает его. Он не представлял, что может услышать такой от своей трезвомыслящей собранной жены. От этого на его лице появляется улыбка; вскоре Антон присоединяется к ее смеху.

Это небольшой миг радости среди безумного и опасного мира. Но он дороже золота, лучше музыки, потому что ты знаешь, что сделал кого-то счастливым. Сберег от беды.

31

Следующий день свободен, никакой долг не зовет его – ни записок, которые нужно отнести, ни уроков органа в соседнем приходе. Он бредет по городу один, настроенный потратить немного денег в пекарне – на что-нибудь сладкое для Элизабет, чтобы вызвать одну из ее редких улыбок.

Но как только он доходит до главной улицы и заворачивает за магазином Мебельщика, его внимание привлекает знакомая фигура, высокая, плотная и серая. Мужчина идет по другой стороне улицы. Тросточки у него в этот раз нет, нет и коротких гетр на ботинках, но Антон узнает Детлефа Пола за один короткий удар сердца. Он моргает и вертит головой, чтобы взглянуть получше. Наверняка, ему показалось. Но отрицать то, что он видит, невозможно: герр Пол прибыл в Унтербойинген.

Так не должно быть. Существует фиксированный порядок, кто куда приходит, как дела делаются, а как нет. Антон идет в те города, в которых должен появиться Пол. Никакой контакт не приходит к нему сам. Никто, насколько Антону известно, никогда не пытался прийти в Унтербойинген. Пульс стучит у него в ушах, в животе неожиданно поднимается тошнота. Что-то не так. Или и того хуже, что-то вот-вот будет не так, причем там, где это может увидеть любой из соседей – или его же дети.

Антон сразу понимает, что ему нужно поговорить с этим человеком, узнать, зачем он здесь. Но они не могут говорить там, где кто угодно может их услышать. В маленьком городке никогда не бываешь один. И от близости магазина Франке, который прямо у него за плечом, становится не по себе. Он прямо-таки чувствует взгляд гауляйтера, сверлящий его спину, его душу. Он не обращает внимания на это чувство и продолжает идти, не показывая ни страх, ни спешку, пока не оказывается лицом к лицу с герром Полом. Совершенно случайно оба одновременно поднимают глаза, и встречаются взгядом. Антон отворачивается и привычно идет к церкви. Но не доходя до церкви Святого Колумбана, на безлюдном отрезке дороги, он перешагивает через дренажную канаву – высушенную жарой позднего лета – и прячется за живой изгородью, скрывающей самый старый уголок кладбища.

Он считает секунды. Затем минуты. Он вглядывается в крошечные щели между желтеющими кустами ежевики и прутьями, уже начавшими терять свои первые листья – осень вот-вот начнется. Вот и Пол, поворачивает на ту же самую дорогу, беззаботно шагая в сторону церкви Святого Колумбана.

Антон ждет. Он сидит, затаив дыхание, пока мужчина не подходит достаточно близко, чтобы услышать:

– Пол. Я здесь.

Мужчина не подает вида, что услышал, но он меняет курс и замедляется. Он наклоняется над дренажной канавой, словно нашел что-то интересное в пыли – оброненную монетку, или еще какой-то предмет, достаточно занятный, чтобы привлечь внимание прохожего в такой ленивый день. Он выпрямляется и смотрит в небо, словно прикидывая, пойдет ли дождь. Антон уже готов взреветь от нетерпения. Пол достает трубку из кармана, гремит коробком спичек и чиркает одной, бледное пламя вспыхивает, и он подносит его к чашечке своей трубки с таким видом, будто ему принадлежит все время на свете. Антон может лишь дрожать и молиться. Он считал Детлефа Пола другом – или, если не другом, то хотя бы надежным коллегой. Неужели его суждения об этом человеке оказались неверны? Они обменялись лишней информацией, Пол слишком много знает? Быть может, этот человек был на другой стороне все это время – фальшивая нота, специально пристроенная в Красный оркестр. Теперь он пришел разыскать Антона и отомстить ему от лица Национал-социалистов. Если так, то все рассыплется.

Пол смотрит на свою трубку. Струйка дыма летит к изгороди и остается висеть там,