Манон Леско. Опасные связи - Антуан-Франсуа Прево

В тот же самый день, то есть вчера, Врессак, который, как вы сами понимаете, старается всячески угождать виконту, отправился с ним на охоту, хотя не имеет к ней ни малейшей склонности, рассчитывая ночью в объятиях жены вознаградить себя за скуку, которую весь день должен был испытывать в обществе мужа. Но я рассудил, что он нуждается в отдыхе, и позаботился о том, чтобы убедить его любовницу дать ему время отдохнуть.

Мне это удалось, и я добился, что она затеяла с ним ссору как раз из-за этой охоты, на которую он несомненно согласился лишь ради нее. Нельзя было и придумать более неудачного предлога, но ни одна женщина не обладает в большей степени, чем виконтесса, общим для всех женщин талантом заменять логику раздражением и возвращаться к благодушию с тем большим трудом, чем более она не права. Впрочем, момент для объяснений был крайне неблагоприятный, а я добивался лишь одной ночи и потому не возражал против того, чтобы они на следующий день помирились.

Итак, по возвращении Врессака с охоты на него стали дуться. Он пожелал узнать причину, и тут его осыпали упреками. Он попытался оправдаться, но присутствие мужа послужило поводом к тому, чтобы прервать разговор. Под конец он попытался воспользоваться моментом, когда муж удалился, и попросить, чтобы вечером его выслушали. Тут-то виконтесса и достигла подлинных высот. Она принялась возмущаться дерзостью мужчин, которые, воспользовавшись разок милостями женщины, воображают, будто им дано право злоупотреблять этим даже тогда, когда женщина ими недовольна. Весьма ловко переведя таким образом весь разговор на другую тему, она так хорошо стала распространяться насчет чуткости и чувствительности, что Врессак не нашелся что ответить, смутился, и даже я сам готов был признать ее правоту, ибо — знайте это — как приятель их обоих я присутствовал при разговоре в качестве третьего лица.

Наконец, она решительно заявила, что не может допустить, чтобы он, утомленный охотой, утомлялся еще от любовных утех, и не простит себе, если окажется помехой столь приятному развлечению. В это время возвратился муж. Разгоряченный Врессак, потерявший всякую возможность отвечать, обратился ко мне и долго излагал свои доводы, которые я знал не хуже его самого, а в заключение попросил меня поговорить с виконтессой, что я ему и обещал. Я, действительно, поговорил, но лишь для того, чтобы поблагодарить ее и условиться о часе нашего свидания и о способах осуществить его.

Она сказала мне, что так как ее комната расположена между комнатами ее мужа и любовника, она сочла более осторожным пойти самой к Врессаку, чем принять его у себя. Поскольку я помещаюсь как раз напротив нее, она полагает, что и в данном случае более безопасно свидеться у меня и что она явится, как только горничная уйдет из ее комнаты, — мне же надо только приоткрыть свою дверь и ждать.

Все произошло так, как мы условились, и она пришла ко мне около часу ночи —

…в простой наряд облаченаКрасавицы, едва разбуженной от сна[25]{68}.

Не будучи тщеславным, я не задерживаюсь на подробностях этой ночи. Но вы меня знаете, а я остался доволен собой.

На рассвете надо было расстаться. Здесь-то и начинается самое занятное. Этой ветренице казалось, будто она оставила свою дверь полуоткрытой, но мы нашли ее запертой, и ключ был изнутри. Вы не представляете себе отчаяния, с которым виконтесса сказала мне: «Я погибла!» Нельзя отрицать, что было бы забавно оставить ее в таком положении. Но мог ли я потерпеть, чтобы женщина погибла из-за меня, не будучи погублена мною? И мог ли я, подобно обыкновенным людям, покориться обстоятельствам? Значит, надо было что-то придумать. Что бы вы сделали, прелестный друг мой? А вот как поступил я — и с полным успехом.

Я вскоре убедился, что означенную дверь можно выставить, но лишь наделав при этом много шума. Поэтому я — правда не без труда — уговорил виконтессу поднять пронзительный крик, словно она в ужасе, словно на нее напали «грабители», «убийцы» и т. д. и т. п. Мы условились, что при первом же ее крике я взломаю дверь, и она тотчас же бросится на свою кровать. Вы и вообразить себе не можете, сколько времени понадобилось на то, чтобы окончательно убедить ее даже после того, как она уже согласилась. Пришлось, однако, пойти на это, и при первом же ударе дверь подалась.

Виконтесса хорошо сделала, что не стала терять времени, ибо в то же мгновение виконт и Врессак очутились в коридоре, да и горничная тоже устремилась в комнату госпожи.

Я один сохранил хладнокровие и сообразил, что надо потушить ночник и сбросить его на пол: ведь вы понимаете, как нелепо было бы изображать панический ужас, когда в комнате горит свет. Затем я принялся бранить мужа и любовника за их летаргический сон, уверяя, что крики, на которые я поспешил, и усилия, которых мне стоило взломать дверь, продолжались никак не менее пяти минут.

Виконтесса, обретшая в постели все свое мужество, довольно хорошо подпевала мне и клялась всеми святыми, что у нее в комнате был вор. Более правдивы были ее уверения, что никогда в жизни не испытывала она такого страха. Мы принялись повсюду искать, ничего не находя, но тут я обратил общее внимание на опрокинутый ночник и высказал предположение, что, без сомнения, виновником всего переполоха и страха была крыса. Мое мнение было поддержано всеми, и после нескольких обычных шуток по поводу крыс виконт первый вернулся к себе в комнату и улегся, попросив жену иметь в будущем дело с более спокойными крысами.

Врессак, оставшись с нами наедине, подошел к виконтессе и с нежностью сказал ей, что это — мщение любви, на что она, глядя на меня, ответила: «Ну, так любовь была, видимо, очень разгневана, ибо она отомстила жестоко. Однако, — добавила она, — я изнемогаю от усталости и хочу спать».

Я находился в самом благодушном расположении духа, и потому, перед тем как мы разошлись по своим комнатам, вступился за Врессака и добился примирения между любовниками. Они поцеловались, а затем оба облобызали меня. Поцелуи виконтессы были мне уже безразличны, но должен признаться, что поцелуй Врессака доставил мне удовольствие. Мы вместе вышли из ее комнаты; он еще долго рассыпался в благодарностях, а затем мы направились каждый в свою постель.

Если вы найдете эту историю забавной, можете не держать ее в секрете. После того как потешился я, надо же, чтобы и другие свое получили. Сейчас я имею в виду приключение, но, может быть, вскоре то же самое мы скажем и о его героине?

Прощайте, мой егерь уже целый час ожидает. Еще мгновение, чтобы послать вам поцелуй и совет прежде всего остерегаться Превана.

Из замка ***, 15 сентября 17…

О моя Сесиль! Как я завидую Вальмону! Завтра он вас увидит. Он и передаст вам это письмо. Я же, томясь в разлуке с вами, буду по-прежнему влачить это мучительное существование в горе и сожалениях. Подруга моя нежная, подруга моя, пожалейте меня за мои страдания и особенно за те, что я причинил вам. Ибо из-за них-то я теряю мужество.

Какой ужас для меня быть виновником вашего несчастья! Не будь меня, вы жили бы безмятежно и счастливо. Прощаете ли вы мне? Скажите, ах, скажите, что прощаете. Скажите мне также, что любите меня, что любите меня по-прежнему. Мне нужно, чтобы вы это повторяли снова и снова. Не то чтобы я сомневался, но мне кажется, что чем ты уверенней, тем сладостнее слышать, когда тебе это повторяют. Вы любите меня, ведь правда? Да, вы любите меня всей душой. Я не забыл, что это были последние слова, которые я от вас слышал. Как глубоко запали они в мое сердце, как глубоко они запечатлелись в нем! И с каким восторженным трепетом отозвалось оно на них!

Увы! В этот миг счастья я был бесконечно далек от того, чтобы предвидеть ожидавшую нас жестокую участь. Поищем же, моя Сесиль, какими бы средствами нам ее облегчить. Если верить моему другу, для этого достаточно, чтобы вы возымели к нему заслуженное им доверие. Признаться, я был огорчен тем, что у вас как будто создалось о нем неблагоприятное мнение. Узнаю в данном случае предубеждение вашей матушки. Лишь подчиняясь ей, я в течение некоторого времени избегал этого любезнейшего человека, который в настоящий момент делает для меня все и в конце концов старается соединить нас теперь, когда мы разлучены вашей матушкой. Заклинаю вас, милая подруга моя, взирайте на него более благосклонно. Подумайте, что он мой друг, что он хочет быть и вашим, что он, возможно, вернет мне счастье увидеть вас вновь. Если доводы эти не убедят вас, моя Сесиль, значит, вы любите меня не так, как я вас, значит, вы любите меня не так, как любили прежде! Ах, если когда-нибудь вы станете меньше любить меня… Но нет, сердце моей Сесили принадлежит мне, оно мое на всю жизнь, а если мне суждены муки любви несчастной, то постоянство его, во всяком случае, избавит меня от пыток любви неверной.