Города монет и пряностей - Кэтрин Валенте

Потому я не испугался, когда увидел трёх женщин, что шли ко мне, закрывая глаза ладонями, и пели погребальную песнь. Я бы сделал из них граций [34], богинь из красного песчаника, алых и блестящих! Впрочем, когда они приблизились, я пересмотрел своё решение и вознамерился обратить их в демонов, так как они были покрыты жуткими порезами и синяками; повязки прикрывали раны на месте отсечённых грудей, чёрная кровь пятнала белые рясы; волосы представляли собой массу извивающихся змей, которые выглядели измождёнными и вывалили раздвоенные языки хозяйкам на плечи, а их зелёная кожа налилась нездоровой чернотой. На подбородке каждой девы виднелись подсыхающие потёки кровавой слюны, и они не смотрели на меня – умницы, не чета каким-нибудь золотоволосым глупышкам! Как бы там ни было, мой язык был при мне, и я для пробы лизнул их ноги. Разнообразные человечьи вкусы привлекательны; я слыхал, что они во многом напоминают вкусы ласок. Женщины поспешно отпрянули, словно от пенящейся морской волны. Глаза они по-прежнему прикрывали и на меня не смотрели.

Я взъерошил перья.

– Чего вам надо? Вы чересчур умны, так что хватит молчать!

Девы не заговорили. Они зажмурились и разом открыли рты: я увидел, что языки им отсекли под самый корень, не осталось ни кусочка.

– Это Ласка с вами сотворила? – спросил я.

Следует признать, что василиски туговато соображают, когда дело доходит до жутких вещей. Есть только коварная Ласка и благородный Василиск.

Они покачали головами и затряслись. Одна вытащила из складок юбки маленькое зеркало, и я отпрянул. Но меня поймали в миниатюрный круг из серебра, правда, всего один глаз – я не увидел себя целиком. Тем не менее застыл как вкопанный и почувствовал, что мои когти начинают обращаться в камень. Вообрази: твоя нога засыпает, кровь перестаёт течь, и ты ничего не можешь сделать. Я смотрел, как в стекле вращается мой глаз, видел белок, радужку и не мог отвести взгляд.

Так я стоял, пока девы не вырезали язык из моей пасти, пролив много крови. Они засунули его в один из своих пустых, жаждущих ртов.

Сказка о двух Герцогинях

(продолжение)

– Было так больно, – простонал Василиск, – и так много крови и пламени. Я спотыкался много дней, меня тошнило; даже сейчас чувствую скользкий вкус своего языка во рту. Наконец, хоть в этом и не было искусства, я нашел неуклюжего ящера, обратил его в камень и взял его язык, который стал песчаником до того, как мой клюв сомкнулся. Огонь, что по-прежнему горит в моей крови, обратил камень в плоть, однако они не слились полностью. – Василиск потоптался на каменных лапах. – Это случилось давно. Но кровь всё ещё течёт, камень царапает кожу.

– Какая подлость! – воскликнула Орфея. – Как могли эти женщины поступить с тобой подобным образом? Почему?

– У всех живых существ бывают причины, о которых другие существа не догадываются. Но в такие вечера, как этот, я думаю – может, они были отчасти ласками и хорошо спрятали свою шерсть?

Видишь, как эту пару освещает свет раннего вечера, который так часто можно увидеть в театре, как прохладная синева ложится на алые камни? В этом месте флейтисты играют интерлюдию в минорной тональности, и все зрители плачут.

Орфея несколько месяцев промывала раны Василиска, втирала целебную мазь в те места, где митра натирала чешую, и полировала язык на точильном камне возле конюшен Герцога. В свой черёд Герцог умер, но Улисса не хотела возвращаться во дворец, а Орфея – в мастерскую матери. Поэтому Орфея стала Герцогиней, и её грудь пересекла голубая лента, к которой на бедре крепился отличный меч.

Герцогиня Аджанаба не рассказала подруге Улиссе о чудовище, так как хотела, чтобы оно принадлежало ей одной, не желала делить его с красавицей сопрано, чьё имя становилось всё известнее, по мере того как она пела величайшие партии, написанные для сцены: Сигрида, Серпентина, Серая-в-яблоках, Алмаз, чья тоскливая партия так высока, что лишь наиболее чуткие уши могут её расслышать. Две женщины дорожили друг другом, как золотыми дукатами, но у каждой были секреты: у Орфеи – её изувеченный зверь, у Улиссы – сын мясника, который каждый четверг утром приносил ей пироги с мясом, а однажды убил оленя для неё одной.

Василиск, в свою очередь, был зачарован тем, что Орфея упрямо не желала превращаться в камень. Поначалу он пытался застать её врасплох, но она была осторожна и всегда надевала платье из шкур ласок. Хотя его запах раздражал Василиска, он научился различать её собственный аромат под ароматом ласки – точно лилии в росе, раздавленные колесом телеги. Прошло немало времени, прежде чем он перестал пробовать её на вкус, а потом начал ждать её появления в своём внутреннем дворике, где росли хурма и кокосы; подстерегал желанную гостью, прыгал на руки, когда она приходила, катался с ней в пыли и игриво кусал её за руки. Василиск рассказывал Орфее жуткие и нелепые истории о преступлениях ласок и славной генеалогии василисков, их великих скульпторов. Девушка рассказывала о своих наставниках и поклонниках в дурацких доспехах, о флаконах духов и о том, скольких хозяев успел сменить её меч. Она кормила своего зверя сверчками и вертлявыми белками, а он однажды приволок для неё каменного оленя с поблёскивающими красным рогами, раскидистыми и шершавыми.

Но даже такие милые дуэты не могут длиться вечно – хотя тебе стоило бы послушать кастрата, поющего партию сына мясника! Наступил пасмурный тусклый день, когда небеса предвещали дождь, уже висевший в воздухе. Василиск катался на спине, нюхал ветер, упиваясь запахом мокрой глины и предвкушая скорый душ. Краем глаза он заметил, что за деревьями хурмы бежит женщина. Волосы развеваются за нею, золотые точно яблоки; на ней тёмное, плотное, отороченное мехом платье, и пахнет она как лилии в росе, раздавленные колесом телеги. Он фыркнул, выражая звериную радость, и резво заковылял к ней, иноходью переставляя тяжелые лапы, камень по камню. Василиск не мог за ней угнаться; волосы дразнили его, струясь яркой полосой, будто молния на тёмном небе.

Наконец он ухватил когтями край развевающегося платья и триумфально заухал на свой рептильный лад. Женщина споткнулась и обернулась, желая посмотреть, что мешало ей идти. Золотые волосы обрамляли лицо, как шерсть отменного качества… Она мгновенно превратилась в камень. Её глаза обратились в песчаник последними, в них застыли изумление и боль. Можно лишь вообразить последний крик и голос, поджигавший оперные залы Аджанаба… Потом всё стихло.

Озадаченный Василиск испугался: женщина выглядела в точности как его Орфея и похоже пахла. Но где платье? Почему она нарядилась в мех горностая вместо шкуры ласки? Разве она его не любила, не звала своим лучшим и единственным чудовищем, любимым монстром? Разве он не доверил ей отполировать свой язык на точильном камне? Она бросила его, предала! Может, собиралась отослать его прочь, но забыла про платье? Герцогствовала себе, не думая о нём, и её ничуть не волновало, что один он будет тосковать. Что он сделал не так? Чем её обидел?